Долгие ночи

Айдамиров Абузар

— Тише! — крикнул Бешту. — Расшумелись! Смотреть на вас стыдно!

Кто бы он ни был — он человек, который приехал к нам. Разве станете вы обсуждать своего гостя? Ежели кому невмоготу, так подойдите к нему и поговорите. А оттого, что вы здесь галдите, дело не сдвинется… Довольно, Бота! Мы поняли, что сказал полковник. Кто захочет, поедет в Хонкару, кто не захочет — останется тут. Вопросов больше нет.

Где бы Бота ни появлялся, он слышал о себе одни и те же разговоры. Сначала внимают словам полковника, затем подбираются к нему. Так случилось и сегодня. То и дело слышишь

"свинья", "собака" и прочее. А то, что он

искренне стремится помочь людям, они не хотят, не могут понять. Бота скрипел зубами, но поделать ничего не мог. Будь его власть, он бы и сейчас безжалостно прошелся плеткой по всем этим лицам. Но приходится терпеть. Дело прежде всего. Закончить бы его, да уехать отсюда скорее. Благодарности от этих оборванцев все равно не дождешься.

— Господин полковник, — промолвил, склонившись к Муравьеву, Бота. — Мы можем ехать.

— Чего они расшумелись? — спросил полковник Головаченко.-

Почему не расходятся?

— По глупости своей. Все об одном и том же говорят. Теперь до вечера не успокоятся. Такой народ.

— Как насчет транспорта?

— Все готово, господин полковник. Хорта, сани запряжены?

— Да.

— Пройдемте, господин полковник.

Народ же расходиться и не думал. Начальство ушло — невелика беда. Наоборот, без него спокойнее.

Маккал выступил вперед, поднял руку, призывая к тишине.

— Аульчане! — зычно крикнул он и, дождавшись, когда все смолкли, продолжил своим мягким голосом. — Давайте поговорим серьезно. Видит Аллах, нам теперь не до шуток. Что я хочу сказать… Да, действительно, живется нам очень трудно. Но ведь мы у себя, мы дома! — страстно проговорил мулла. — На земле наших отцов!.. Правильно, от слухов можно сойти с ума.

А уж какую только ерунду не несут! Мы же, развесив уши, слушаем всю эту чепуху. Хотя бы о том, что вот-вот погонят нас в Сибирь, а мужчин заберут в солдаты. Как же, мы ведь пуп земли! Все внимание на нас! Да кому мы нужны, я спрашиваю, чтобы нам уделять столько внимания? Два огромных государства, видите ли, спорят меж собой из-за нас. Русский падишах и турецкий. И тот и другой в один голос соглашаются: пожалуйста, решайте, дорогие чеченцы. Но спросить бы этого Абдул-Межида, почему он вдруг проявляет такую заботу о нас? Что, Аллах его надоумил? Как же, дождешься милости от падишаха! Рай он обещает? Так не верьте этому! Это вранье! И как вам не надоело слушать? Слухи специально рассчитаны на простаков. А многие им поверили. "Лучше к единоверным братьям, чем в Сибирь к гяурам!" Опустили руки и ждут весны. Нашлись и в нашем ауле такие. Они, видите ли, должны уехать, иначе свет перевернется.

И ведь не переубедишь их. Но попомните мои слова — жестоко они раскаются. Только поздно будет! Кто побывал на чужбине, тот знает, что это такое, тот готов отдать все на свете, лишь бы хоть одним глазком еще раз взглянуть на родину. Даже врагу я не пожелаю такого. Я это знаю, потому что прошел через подобный ад. Верно, Хонкара — страна, где живут такие же мусульмане, как и мы. И падишах там — мусульманин. Но нам-то что от этого? Одной общей верой сыт не будешь. Молиться же нам и дома никто не запрещает. Хонкара не для нас, не для бедняков. Она хороша для Кундухова, Сайдуллы Успанова, Алихана Цугова, для Нуркиши и Мады, чьи карманы набиты золотом. А кому мы нужны там с пустыми руками? Так вот, пусть они едут туда, а нам лучше оставаться дома!

— Умрем

же в Сибири, Маккал! — горько вскричал Мачиг. — И дети наши тоже…

— Не горюй, Мачиг, Аллах не допустит.

— Зачем же тогда солдат сюда нагнали?

— Раз земли не хватает… Солдат нагнали… В Сибирь отправят… Чего мы все ноем и ноем? Мы же, в конце концов, не стадо баранов, чтобы бежать туда, куда нас гонят. Почему не едет Бота Шамурзаев, Касум Курумов, Орца Чермоев, Давлетмирза Мустафинов и им подобные? Почему они спокойно чувствуют себя на нашей земле? Почему мы добровольно уступаем им свои кровные земли, а сами готовы отправиться неизвестно куда, чтобы просить подаяния? Или мы уже не мужчины? Нет, кенти! Мы не уйдем отсюда! Жили же наши предки в мире и дружбе с казаками, будем жить так же и мы. Нет, это не казаки виноваты, что отдали им наши земли. И их пригнали сюда силой.

И дали им силой, почему они и взяли. Потребуем от властей, чтоб землю перераспределили, чтобы уравняли нас в правах с казаками!

— А коли власти не сделают этого?

— Будем требовать с оружием в руках!

— Не та у нас сила, Маккал!

— Зато сердца те же!

Шахби, до сих пор молча перебиравший четки, повернулся к Маккалу и сказал:

— Не мути народ. Пусть каждый человек сам решает, как ему быть. Не сбивай их с толку. Я не меньше тебя люблю родину, но все же еду. Потому что жить здесь стало уже невмоготу. О бедности уже молчу. Хочу умереть мусульманином. А ты не старайся, пожалуйста, навязать свое мнение другим. Они не глупее тебя…

Когда тамада аула, а вместе с ним и почетные старики покинули майдан, спор разгорелся с новой силой:

— Да проклянут меня потомки, если я поеду!

— Зачем же ты тогда носишь папаху?

— Буду биться, не будь я мужчиной! А из аула ни шагу не ступлю.

— Ты убьешь, тебя убьют… А твою семью отправят в Сибирь.

Чего ты добьешься, глупец?

— У тебя нет семьи. А от чужого добра ты вон как распух. Куда же мне ты прикажешь деться с голыми детьми и с пустыми карманами?

— В Сибирь!

— Ах ты, лавочник паршивый!

— Собака вшивая!

— Брюхо ты свиное! Я кишки из него сейчас выпущу! — крикнул разгневанный аульский бедняк Дасу, выхватил кинжал и бросился на лавочника Мази. Стоявший рядом Ахмед, сын Акбулата, успел схватить его и отвести назад.

— Не горячись, Дасу. Убьешь дерьмо, а скажут, что человека убил. Да пусть едет, тебе-то какое дело. А мы никуда не поедем.

— Погонят, как баранов вас погонят! — не унимался Мази.

— Не рычи, собака!

— Все уйдем в горы и будем биться с войсками падишаха!

— Кенти! — крикнул Ибрагим. — Я еду в Турцию. Падишах лишил меня отца, братьев, свободы, земли. Теперь он хочет отнять у меня веру. С этим я не смирюсь. Даст турецкий султан землю — хорошо, не даст — переживу, земли у меня и тут нет. Но я хоть умру мусульманином, и дети мои останутся мусульманами.