Долгий путь к себе

Бахревский Владислав Анатольевич

По-змеиному свистнула длинная тонкая плеть, ожгла говорящих — всех четверых достала. Татары любили молчаливых пленников.

Тугай-бей, сидя на коне, слушал своих сотников:

— Скоро граница. Полон большой, но разве воины не заслужили лучшей участи? Разве молдавский господарь помогает Хмельницкому воевать против поляков? Он даже младшую дочь не пожелал отдать за сына Хмельницкого! А Тимош приходится твоему сыну названым братом!

Тугай-бей выслушал сотников, поглядел на молдавское

привольное село, лежащее в голубой долине, и показал на него плеткой.

— Алла-а! — полетело над молдавской землей. Запылали камышовые крыши, завизжали женщины, сбесился скот. Татарам даже грабить было лень, брали только людей.

В обреченно молчавшую вереницу невольников влилась заходящаяся в горе толпа молдаван.

Село исчезло за косогором, лишь столбы черной гари, перемешиваясь с вороньем, вздымались в синем утреннем небе.

Из-за холмов вытянулась жиденькая цепочка всадников — человек сорок. Тугай-бей с удивлением видел, что эта горстка безумцев идет наперехват его отряду. На всякий случай приказал изготовиться к бою.

— Это свои! — скоро доложили Тугай-бею разведчики. — Полковник Мудренко хочет говорить с тобой.

У полковника забрали оружие, он подъехал, сошел с седла, приложил руку к сердцу, поклонился.

— Тугай-бей, я воевал подо Львовом рядом с тобой. Весь мой отряд был из молдаван, почему же ты обошелся со своими союзниками, как с врагами?

Тугай-бей пожевал тонкими губами, сказал, глядя мимо Мудренко:

— Если среди невольников есть твои родственники, забери.

— Тугай-бей, я говорю о всех молдаванах!

— Мои люди много воевали, они не хотят приехать домой с пустыми руками. — И повторил: — Родственники есть — возьми.

— Возьми! Хоть кого-нибудь возьми! — кричали, тянули руки к Мудренко женщины. — Детей возьми! Моего! Моего! Моего!

Полковник прыгнул в седло, дал коню шпоры.

3

Тугай-бей вел отряд не таясь. Проходили под стенами сторожевой крепостенки. На стены поднялись воины и простолюдье. Бросали сверху невольникам еду.

— Защитите! — кричали им молдаване. — Нас схватили сегодня поутру. Чего смотрите? Завтра ведь и вас могут схватить. И схватят, если никому ни до кого дела нет!

Молчание было им ответом.

Тугай-бей остановил коня и разглядывал крепостенку, да так пристально, что сначала со стен исчезли обыватели, а потом и воины, один за другим, как по волшебству.

— Боятся! — усмехнулся Тугай-бей. — Взгляда боятся.

Но не все, видно, боялись татар. У села Братулены ударом из засады отряд Тугай-бея был рассеян, а невольники освобождены.

4

— Я был вынужден победить в этой справедливой битве! — Господарь Василий Лупу сорвал с головы шапку и бросил ее от себя прочь. — Логофет, ты не хуже моего знаешь: нужда заставила нас отозваться на чужую боль.

Георгий Стефан

смотрел на господаря холодными умными глазами:

— Спасение от неволи семи тысяч христиан — это и божеское дело, и человеческое. В лице литовского народа Молдавия и ее господарь приобрели теперь не только союзника, но и друга. Шляхетское звание вам, ваша светлость, обеспечено.

Лупу взял со стола зеркальце, погляделся, тронул пальцами седые корни крашеных волос.

— Я слушаю тебя, логофет.

Георгий Стефан слегка поклонился:

— Главное значение победы при Братуленах в том, что народ Молдавии вернул вам, ваша светлость, свою любовь и доверие.

— Стало быть, народ охладевал ко мне? — изумился Василий Лупу. Осторожно положил зеркало, повернулся грузным сильным телом к логофету. — Матерь Божия! Есть ли на земле другой народ, столь же глухой к доброму, как молдаване? Эти грязные, утонувшие в грехах, дикие люди впервые за всю историю вот уже пятнадцать лет жили без опустошительных войн. Я открыл школы, построил храмы, украшающие землю и душу. Я дал Молдавии законы, которые делают людей — людьми!

Георгий Стефан стоял не шелохнувшись. Когда господарь посмотрел на него, ожидая ответных слов, сказал:

— Быть логофетом — большая честь, но и постоянное испытание. Если логофет служит господарю верой и правдой — он должен говорить правду, себе же во вред, но всю правду, ибо он есть последний, кто стоит между народом и властью.

— Я ценю твою службу, Георгий Стефан. — Василий Лупу ждал других слов. — Что ты стоишь? Ты свой, ты близкий мне человек, сядь, пожалуйста.

Логофет сел. Лупу подошел к нему, заглянул в глаза:

— Я не совета прошу — участия! Татары нам не простят…

— По вашему приказу, ваша милость, я подготовил посольство к Тугай-бею и пятьдесят тысяч ефимков.

— Пошли ему сто тысяч! Надо купить у Тугай-бея мир.

— К Хмельницкому посольство уже уехало.

— Хороши ли подарки мы отправили гетману?

— Очень хороши! В Истамбул не всякий раз мы посылаем такие дары.

— Георгий Стефан, прошу тебя немедленно разослать надежных людей за Прут. Пусть все торговые люди, собрав ценности и товары, перейдут на правый берег. Так будет спокойней. Но за неистовство наказывай. Всех крикунов — в тюрьму! — Посмотрел на логофета заискивающе: — Что я упустил? Подскажи.

— Нужно укрепить войско.

— Его прежде всего нужно собрать. Пошли за наемниками, в немецкие земли, в Польшу. Три тысячи будет достаточно. Трудись, логофет!

Василий Лупу отпустил Георгия Стефана.

Теперь-то и начиналась главная работа господаря.

Он сидел в кресле, закрыв глаза, держа перед внутренним взором воздушное кружево паутины. Ему нравилось это его видение. Он запретил сметать паутину в своих покоях. Пауки — вестники благополучия. У них есть чему поучиться.