Долгий путь к себе

Бахревский Владислав Анатольевич

— А найден ли старый запорожец? — спросил Богдан Кривоноса.

— Нашли и похоронили, — ответил Кривонос гетману. — Над Росью могилка. На самом высоком месте.

— А поедем-ка, Максим, поклонимся казаку. Победой и, может, самой жизнью все мы ему обязаны.

И поехали они на реку Рось и поклонились могиле безымянного казака.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В покоях королевы Марии ветром выдавило стекло. Этим ли шквалом или каким другим,

но выдуло и всех высокородных любителей французского, и не только высокородных, даже слуги исчезли.

За обедом королева почувствовала, что ей плохо. Кружились потолок и пол, но она, не меняясь в лице, дождалась десерта, отведала и похвалила кушанье и только после этого вышла из-за стола и сама, без посторонней помощи, дошла до спальни.

— Врачей, — попросила королева.

Фрейлины кинулись за врачами и не нашли ни одного. Врачей тоже унес ветер. Королева потеряла сознание.

— Я разыщу врача в этом переменчивом городе, — твердо сказала герцогиня де Круа.

Мадам де Гебриан попыталась остановить де Круа.

— Ходят слухи, что короля отравили. Мы плохо знаем, кто здесь за нас и кто против. Нужно быть очень осторожной.

— Я буду осторожной, — пообещала де Круа.

Она надела платье горожанки, взяла корзину и отправилась в город.

Ей указали врача, того самого, который лечил пана Мыльского. Получив золотой, врач охотно последовал за хорошенькой горожанкой, но в покоях королевы растерялся. Он умел штопать пробитые головы, знал, что и как делать, когда разрублены ребра или проколот бок, но здесь был другой случай. Ему ведь и не сказали, что больная — женщина, к тому же королева.

Он пощупал пульс, поставил на всякий случай пиявки, но, получив еще несколько золотых, все же признал свое поражение.

— Я не понимаю причину болезни, — сказал он дамам, окружившим его. — Здесь нет телесного повреждения, но сдается мне, что у больной нездорова душа.

Никаких лекарств врач не дал, и фрейлины лечили королеву грелками, бульонами, тишиной и цветами, принося в спальню королевы все, что цветет в майские дни. Королева выздоравливала медленно. Явились слуги и пропавшие врачи, но выздоровлением своим Мария де Гонзаг была обязана расторопности маркиза де Брежи.

Однажды он явился и попросил аудиенции.

— О какой аудиенции вы говорите? — возмутилась мадам де Гебриан. — Королева опасно больна.

— Наша встреча должна состояться, — сказал первой статс-даме польской королевы французский посланник и соглядатай кардинала Мазарини. Он повторил вежливо, но твердо: — Наша встреча должна состояться.

Беседовал де Брежи с королевою всего несколько минут, но эти минуты оказались воистину живительными. В тот же день королева впервые за болезнь, на полчаса всего, но поднялась с постели.

Разговор между де Брежи и королевой Марией оставался некоторое время тайной, пока не явилась-таки на свет весьма странная легенда, будто де Брежи хлопочет о новом

замужестве Марии де Гонзаг и в мужья он прочит ей кардинала Яна Казимира. Слух был столь фантастичный, что мадам де Гебриан отказалась ему верить, зато юная герцогиня де Круа поверила вполне.

2

Пани Деревинская вернулась в свое золоченое гнездышко на берегу озера в самом начале мая.

Дом епископа в отсутствие хозяина жил своей размеренной жизнью.

Вода в озере после таянья снегов поднялась, молодо зеленели весенние леса.

В природе благость, в людях тишина, а у пани Ирены нервы звенели, как звенят от ветра натянутые струны.

«Надо уезжать!» — твердила она, ложась спать.

«Сегодня же!» — приказывала себе поутру, но не уезжала.

Вглядывалась в слуг, заговаривала со священниками: ни злобы у одних, ни тревоги у других.

Однажды ночью она проснулась, оделась, взяла два заряженных пистолета, кинжал, свечу и подземным ходом отправилась в покои епископа. Тайник она взломала себе на удивление легко.

Забрала драгоценные камни, скрылась незамеченная. Еще день ушел у нее на сборы, и шестого мая она уже снова катила в карете в неведомую даль.

Впрочем, в не такую уж и неведомую. Она решила переждать безвременье во Львове, в большом и сильном городе.

3

— С них надо было по три шкуры драть, тогда бы смирно жили! — князь Иеремия, завернувшись в лисью шубу, отнятую для него в богатом казачьем доме, сидел у огня, разведенного прямо в шатре.

Князя трясло. Больным он себя не чувствовал, но его трясло.

«От ненависти, что ли?» — думал он, удерживая себя от того, чтобы не заклацать в присутствии людей зубами.

— Подогрейте вино и оставьте меня, — приказал он джурам.

Вино тотчас подогрели, он выпил его, дождался, пока все выйдут из шатра, и только после этого позволил себе лечь в постель.

Дрожь тотчас накинулась на него, и зубы застучали.

— Эх, Пшунка! — застонал он. — За тебя придется работать.

Он вел свой шеститысячный отряд к Переяславу, по хорошей дороге. Возле Переяслава собирался переправиться через Днепр и соединиться с войсками Потоцкого. Переправу он задумал совершить в единочасье и для того отправил людей вверх и вниз по Днепру собрать паромы и лодки.

Ни в Черкассах, ни в Довмонтове, ни в Секирной, ни в Стайках, ни в Ржищеве, ни в Трахтемирове, ни на реке Бучаке его драгуны не нашли ни одного парома. Все они были затоплены в первую же ночь после разгрома Потоцкого.

Князь Иеремия получил известие о корсунской погибели в Яготине, и хотя в тот же день ему сообщено было и о потоплении паромов, он пошел со своим войском дальше, не отваживаясь на какое бы то ни было решительное и необходимое в этом страшном положении действие.

Под Березанью к нему прибежал в исподнем белье местный шляхтич. В ноги упал.