Долгий путь к себе
Шрифт:
Павел остановил лошадей.
— Я же говорю — дымом пахнет. Это же не облако, это дым.
Пани Мыльская опустила упрямую свою голову.
«Боже мой! Да она ведь совсем старенькая у меня!» — жалостью, как ледком, подернулось сердце.
— А куда же нам ехать? — спросила она, поднимая на сына совсем детские, беспомощные глаза.
— Едут же все куда-то.
На дороге появились двое. Пожилой шляхтич с девушкой.
— Люди добрые! — крикнул он издали. — Возьмите нас. Я заплач'y… Потом,
Пан Павел глянул на мать.
— Садитесь! — сказала она.
Павел под уздцы развернул лошадей. Шляхтич и его дочь прибавили шагу, побежали. Повалились в телегу.
— Слава те Господи! — перекрестился шляхтич. — Гоните, Бога ради! Казаки в округе рыщут.
Павел тронул лошадей. Поискал в повозке кнут, нашел, развернул.
— Но-о-о!
Лошади рванули, загрохотали весело колеса.
— Подожди! — перекрикивая тряску, приказала пани Мыльская.
Павел натянул вожжи, обернулся. Со стороны Погребищ, из лесу, бежали дети, женщина, старик.
— О, люди! — старик поднял руки к небу. — О, люди!
— Скорее! — крикнула ему пани Мыльская.
Детишек было пятеро, да еще у женщины на руках. Проворная ребятня забралась в телегу.
— Да это же евреи! Пшли вон! — замахнулся на детвору пожилой шляхтич.
— Сидите! — остановила детишек пани Мыльская. И повернулась к шляхтичу: — Здесь я хозяйка.
Павел подсадил женщину. В повозке стало невообразимо тесно.
Старик увидел, что ему места нет, опустился на колени в дорожную пыль.
— Езжайте! Езжайте, милостивая пани! Я свое пожил!
— Вставай! — закричала на старика пани Мыльская. — Да живей!
Поехали.
— Пани, простите нас! — сказала еврейка-мать, принимаясь кормить грудного младенца. — Но пойти под татар — это значило бы, что я навсегда рассталась бы с моими детьми.
— А зачем под татар-то идти? — удивилась пани Мыльская.
— Так решила община, — сказал старик.
— Значит, это ваша тухлая община татар позвала?! — вскипел шляхтич. — Да выкиньте вы их на дорогу! Дышать стало нечем.
— Что-то я ничего не пойму! — сказала пани Мыльская.
— Идет Кривонос. Всех, кто не крестится, убивает. Община должна была выбирать из двух зол, — старик тихонько вздохнул. — Выбрали татарскую неволю.
— Из-за вас все это! — озлился шляхтич.
— Я шестьдесят лет шью платье для простых людей. И дочь моя шьет. Кормимся своим трудом. И все у нас труженики. Да вот объявился Ханой Михелев. Взял у шляхты в аренду церкви, все пять церквей. Украинцы большие от него потерпели тяготы.
— Что же вы не уняли своего живчика?! — рассердилась пани Мыльская. — Ведь видели его неправды!
— Видели, — сказал старик. — Приходили к нему, говорили. Но кто же слушает бедных? Все бедные — это
Пан Мыльский остановил лошадей.
— Давайте-ка, кто на ногу не тяжел, пройдемся. Пусть коняжки передохнут. Если придется уходить, их надолго не хватит.
Первым спрыгнул на землю, посмотрел на шляхтича и на его дочь. Они выбрались из телеги. Засуетился старик.
— Сиди! — сказала ему пани Мыльская и сошла сама.
Потом опять ехали вместе, распрягали и пасли лошадей, опять ехали. Лес поредел и кончился. И прямо перед ними встала сизая туча.
— Впереди тоже горит, — сказал пан Мыльский и по привычке посмотрел на мать.
— Не взять ли нам вправо? — предложил шляхтич.
— А что нас там ждет?
— Там Бердичев. Большой город.
Заплакали дети, есть захотели.
Пани Мыльская достала каравай хлеба, разделила на всех.
— Какое-нибудь варево в овражке сварим, — сказала она. — Ехать-то, наверное, ночами лучше. Днем будем дорогу проведывать, а ночью ехать.
Только они свернули на правую дорогу, как выскочило на них семеро верхами.
Самый прыткий скакал с саблей наголо. Пани Мыльская выстрелила, сабля, как рыбка, плеснула серебром в воздухе, а казак схватился за руку и проскакал мимо.
Остальные, сдерживая лошадей, близко не подъезжали.
Повозка рванулась, трое погнались, но не затем, чтобы догнать, а себе в утешение.
— Ушли! — весело кричал пан Мыльский. — Ай да мама у меня!
Пани Мыльская, деловито перезаряжая пистолет, сказала:
— Сдается мне, ружей у них не было.
Версты через три свернули в лес. Лошадей не распрягали, дали им несколько охапок травы, а сами развели костерок, сварить похлебку.
Старик только теперь, в лесной тишине, испугался наконец за жизнь внуков, дочери и за самого себя. Он молился вслух, откидываясь телом назад, словно его било волнами.
— Боже любвеобильный, пребывающий в высотах! — тянул он молитву. — Дай обрести блаженное упокоение под крылами Шехины на лестнице святых и пречистых, сиянием небесным сияющих, душе Уриеля, отошедшего в вечность, ради обета благостыни, изреченного при помине души его. В саду Эдема да будет упокой его…
— Прекрати, отец! — рассердилась еврейка-мать. — Что ты по себе читаешь упокойную молитву?
— Кто же по мне прочитает ее в другой раз?
— Возьми-ка лучше свою внучку, я помогу людям, которых нам послал Бог.
Она подошла к пани Мыльской и попросила разрешения заняться стряпней.
— Уж не знаю, полезет ли мне в горло кусок! — опять взвился шляхтич.
Павел Мыльский достал из телеги бочонок с водой, налил воды в котел.
— Нельзя ли немного воды для детей? — спросила еврейка-мать.