Долгий путь в лабиринте (др. изд.)
Шрифт:
— Ладно, — сказал Лелека.
Собрание проходило бурно. Самое большое помещение на разъезде — комната дежурного — было набито до отказа. Имелось лишь несколько стульев, поэтому люди сидели на полу, на подоконниках, стояли вдоль стен. Почти все курили, из настежь распахнутых окон дым валил так, что казалось — в доме пожар.
Как нередко практиковалось в те годы, собрание шло без твердой повестки и регламента. Не было и доклада. Просто секретарю партячейки и его заместителю задавали вопросы, те отвечали, как могли.
Вопросы
Секретарь ячейки заносил в тетрадку десяток вопросов, коротко совещался с заместителем и отвечал собранию. Потом записывал новую серию вопросов.
Так прошло часа полтора. Секретарь партячейки взмок, охрип.
Внезапно в комнате произошло движение. Все обернулись к входной двери. Там стоял только что вошедший Кузьмич.
— День добрый, — сказал он и улыбнулся. — Что это у вас происходит? Собрание? Буду рад послушать, ежели позволите. Как, председатель, не возражаешь?
Вместо ответа секретарь партячейки ринулся к Кузьмичу, схватил его за руку, повел к столу, усадил.
— Спас ты меня, — сказал он, счастливо улыбаясь, — ей же богу, спас!
— От кого спас?
— От них. — Секретарь партячейки широко улыбнулся и рукой показал на собравшихся. — Опоздай ты хоть на полчаса — и доконали бы меня своими вопросами эти вот дорогие друзья-товарищи!
— А чего им надобно? — в тон ему сказал Кузьмич.
— Кто ж их ведает? Все знать хотят. Все на свете новости им подавай. И чтобы свежие были, теплые…
— Как буханка из печи, — крикнул парень в грязной тельняшке, сидевший на подоконнике.
Все засмеялись.
— Буханки, положим, горячими вынимают. Горячими, а не теплыми.
— Нехай горячими, — сказал тот же парень. — Абы больше было тех буханок и… новостей.
Кузьмич встал, оправил гимнастерку, выжидая, чтобы в комнате поутих шум.
— Вопрос у тебя есть? — сказал он парню в тельняшке. — Хочешь спросить?
— Хочу… Я вот чего знать желаю: это как же у нас получилось, что кругом по стране на целый месяц отменили пассажирские поезда? Мамка моя нет-нет, а ездила в село, привозила шпику, курку или еще чего… Голодуха же. Понимать надо, что подспорье требуется. А вы на целый месяц все поезда начисто остановили. Не могу уразуметь, как допустила такое Советская власть?
— Отвечу, — сказал Кузьмич. — Отвечу самым подробным образом. Но сперва — новость. Горячая. С пылу, с жару. Будете слушать?.. Только что стало известно: Красная Армия атаковала штаб и войска атамана Григорьева. Занято несколько населенных пунктов, в том числе Каменка — гнездо григорьевских головорезов. Наш бронепоезд ворвался на станцию Александрия, рассеял огнем более десяти эшелонов врага. Тают силы предателя-атамана. Было у него одиннадцать бронепоездов, сейчас только два осталось. Да еще сорок пять орудий перешло в наши руки, Сам Григорьев
Кузьмич говорил подчеркнуто негромко, спокойно, лишь изредка поглядывая на собравшихся. Вот он закончил, взял со стола графин, стал наливать воду в кружку. В комнате было так тихо, что все услышали, как звякнула пробка, когда Кузьмич поставил графин на место.
Потом закричали все разом. Закричали, стали стучать ногами, свистеть, хлопать в ладоши. Кое-кто кинулся обниматься с соседями. Оно и понятно. Здесь не было ни одного, кто не хлебнул бы горя от наводнявших уезд бандитских шаек. У парня в тельняшке лишь месяц назад в селе вырезали половину семьи.
Вместе со всеми аплодировал и Константин Лелека — он знал, что Кузьмич сразу же его заметил, как только вошел.
Постепенно шум стих.
— Ну вот, — проговорил Кузьмич, — вижу, понравилось, как красные воины шарахнули по бандитам. Теперь еще одна приятная весть… Это кто спрашивал про пассажирские поезда?
— Ну, я, — сказал парень в тельняшке. — Я спрашивал. И считаю, что так не положено.
— Не положено, это верно, — ответил Кузьмич, — только как быть, если на Восточном фронте Колчак захватил город Уфу?
— Мы тебе про Фому, а ты про Уфу, — сказал горбатый старик, сидевший на полу прямо перед столом, и захохотал, довольный тем, что сострил.
— Нет, и я про Фому. Вот послушайте. За короткое время заготовила Советская власть много хлеба в Уфимской губернии, но успела вывезти лишь самую малость. И вот почти четыре с половиной миллиона пудов зерна попало в адмиральские лапы!
— Как же так? Кто виноват? — закричали в комнате.
— Тихо!.. Попало зерно Колчаку в лапы, а в Москве и Питере людям есть нечего, дети от голода пухнут, руки и ноги у них желтеют, наливаются влагой. Те, у кого ребята через такое прошли, знают: сперва водянка, потом смерть… Что тут делать? Выход один — заготовлять хлеб в других губерниях, ближе к промышленным центрам…
— Делайте, кто вам мешает? — воскликнул горбач. — Может, и нам перепадет чуток!
— Делаем, товарищ! По всей России ездят по деревням и селам рабочие и красноармейские отряды. И от вас, от вашей ячейки, помнится, тоже ушли за продовольствием несколько человек. Так, секретарь?
— Было, — сказал секретарь партячейки. — Четверых отдали в тот отряд.
— Два месяца, как ушли, — вставил парень в тельняшке. — Я два месяца за двоих ишачу. Без рук, без ног остался. А какой результат?
— Результат такой, что отряды поработали хорошо, хлеба собрали много. Но опять загвоздка: нечем вывозить зерно.
— Как так нечем? — крикнули сразу несколько человек.
— Нет паровозов. Вот правительство и решило на месяц отменить пассажирские поезда: освободившиеся паровозы пусть тянут эшелоны с зерном. Эта, конечно, крайняя мера. Но в создавшемся положении Советская власть иного выхода не нашла, как ни искала.
— Эва, придумали, умники! — выкрикнул кто-то из глубины комнаты.