Долгое дело
Шрифт:
Но ведь справедливым нужно и можно быть на любой работе. Разве не ищут истину в других областях, где занимаются выпуском продукции, выращиванием зерна, организацией, воспитанием, моралью?.. Ищут, но там ее поиски сопутствующие. Даже прокурор, даже судья оценивает истину, уже найденную другим, следователем. И только один человек... Следователь - это человек, обязанность которого заключается в поисках истины. Единственная профессия с единственной обязанностью.
Лидок, ты меня поняла?
Вот почему я не могу бросить свою работу. Для меня следствие - это утоление жажды
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Белый налив только тронь - он и недели не пролежит. Поэтому всю дорогу - час езды - Серафима Никитична Ливенцова берегла яблоки от ушибов и просила людей не давить, не толкать, не прижимать... Отборные белые наливники. Для кого? Для него, для лоботряса.
Она безнадежно позвонила в квартиру - там как гукнули. Пришлось достать ключи и отпирать. В передней Серафима Никитична злорадно сбросила на пол береженый рюкзак - дьявол с ними, с белыми наливниками. Для кого?
Хотя бы дождался ее приезда или бы позвонил. Уж не говоря о том, что восемнадцатилетний парень мог бы сам привезти себе яблок. Да он их есть и не будет. Жует резинку, апельсиновую или вроде бы абрикосовую. Яблочко - в него вонзаешь зубы, а оно тебе рот захлестывает соком. Натуральным, между прочим. А резинка? Синтетика черт те с чем намешана. Володька же готов пить с ней чай.
Серафима Никитична сняла платок, резиновые сапоги и плащ. И села, придавленная усталостью.
Два года назад было все: муж, молодость, автомашина, дача, Володькино послушание. Два года назад скоропостижно умер муж. За эти два года молодость ушла, как сквозняк ее вынес в форточку. "Москвич" она продала сама, поэтому теперь носит яблоки на кукорках. Володька разболтался, отпустил усы, хамит басом и ходит с какой-то скелетообразной девицей об одной серьге. Осталась дача, где по ночам гулко падают на землю яблоки, словно кто-то за окном стучит себя в грудь.
Она трудно поднялась и встала у зеркала, разглядывая пятидесятилетнее лицо. Как оно, молодеет от свежего воздуха и белого налива?
После смерти мужа надумала дачу продать, но оставила, пожалела. Теперь же каждую осень грозилась вырубить яблони, вытащить всякие кусты и кустики и сровнять морковно-салатные грядки. Все засеять травой и засадить цветами. Насажать, скажем, берез, осин, сирени. Как же тогда будет называться участок? Березовый сад? В языке таких и названий нет - осиновый сад. А может быть, тогда ее участок станет парком культуры и отдыха?
Ливенцова пошла в ванную тяжелой походкой старухи. Душ все смоет - и усталость, и несветлые мысли.
С другой стороны, яблоки падают, и вроде бы их много, собирать не успевает. Под ногами хрустят, как раскалываются. А зимой? Компоты, соки, варенья... Все свое. Вот уж верно говорит пословица: летом ногою пнешь, а зимой в пирог завернешь.
В передней ожил телефон. Володька. Все-таки вспомнил о ее приезде. Серафима Никитична, так и не начав раздеваться, вышла из ванной и взяла трубку.
– Алло!
Ей ответила шуршащая тишина.
– Алло, алло!
Володька набрал номер, а двухкопеечной не оказалось. Сейчас перезвонит.
Она села на пуфик, стоявший у телефона. Злость,
Работа ее хотя и требует образования, но исполнительская, не творческая. От сих до сих. Высчитала, отмерила, запустила. И все по новой. Голова не болит. А дача... Тут сама себе инженер. Думаешь над каждым цветком, над каждым кустом, над каждой лопатой земли. Как бог, сотворяешь свой мир. Растишь свои райские яблочки, которые с грудным стуком падают всю ночь на землю... Белый налив в этом году поздний...
Телефонный звонок ее испугал, а ведь ждала.
– Да-да! - крикнула она.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, - тишая от незнакомого голоса, ответила Серафима Никитична.
– Вы меня не знаете и никогда не узнаете...
– Ну и привет!
Она сердитой рукой утопила аппаратные рычажки. Какой-то парень, шутник, ищет заочного и приятного знакомства.
Телефон зазвонил тотчас. Ливенцова прижала к уху так и не положенную трубку.
– Напрасно вы, Серафима Никитична, обрываете разговор, - сказал тот же голос, вроде бы юношеский, но теперь она в этом не была уверена.
– Кто говорит?
– Я же сказал, вы меня не знаете...
– А вы меня откуда знаете?
– Давайте говорить о деле.
– О каком деле?
– О вашей даче.
– Володька, ты дурака валяешь?
– Серафима Никитична, не тяните время.
– Да что вы от меня хотите? - вскипела Ливенцова.
Ей хотелось бросить трубку, но звонивший знал ее имя и что-то знал про дачу. Может, какой агент Госстраха?
– У вас есть дача...
– Ну есть.
– Салатного цвета, под шифером, с верандой, стоимостью тысяч в восемь.
– Десять.
– Прекрасно, десять.
– Но я ее не продаю.
– А я и не покупаю.
– Чего же вы хотите?
Снять он хочет комнату с верандой на зиму или на следующий сезон. Но она век не сдавала.
– Только вы не бросайте трубку, понятно? - предупредил голос каким-то неживым, отчеканенным тоном.
Она догадалась. Вернее, она вспомнила - был такой случай в восьмом доме по Еловой улице. Хозяйка вернулась в город, и ей сразу позвонил незнакомый парень с дурацким разговором насчет какого-то пса Чугрика. Проверяли, в городе ли она. А после залезли на дачу и сожрали шестнадцать банок компота. Из белого налива.
– Ну так чего вам? - нетерпеливо спросила Ливенцова.
– Серафима Никитична, я хочу получить с вас тысячу рублей.
– А компоту не хочешь?
– Милочка, кто со мной шутил, того теперь сводят судороги.
Ливенцова хотела обрезать нахала за "милочку", за "ты", но не юношеская уверенность в голосе и чуть изменившийся тембр ее остановили.
– Это ты, голубчик, шуткуешь по телефону. Делать нечего?
– Повторяю, ты должна мне выплатить тысячу рублей.
– Может, скажешь, за что?