Долгое дело
Шрифт:
Теперь он улыбнулся. Это после оскорбления-то? Ах да, для него же это комплимент.
– Лидия Николаевна, вы пользуетесь забытыми понятиями. Истинный мужчина всегда честолюбив.
– Да? Но карьерист не может быть истинным мужчиной.
– Это почему же?
– Потому что жизнь ему представляется в виде служебной лестницы...
– Верно представляется.
– И всех людей он делит на вышестоящих и нижестоящих...
– Людей делят по разным признакам, в том числе и по подчиненности.
– Но карьеристу нужно двигаться вверх, поэтому он уважает вышестоящих и презирает нижестоящих...
– Это только подтверждает
– Да?
– Он себя и других оценивает по количеству силы и энергии.
– Марат Геннадиевич, вы путаете мужчину с бульдозером.
– Лестное сравнение.
– Так вот, истинный мужчина никогда не презирает слабого и никогда не пресмыкается перед сильным. Поэтому карьерист и не мужчина.
Она повернулась к окну, к птицам. Там осталась самая крупная, самая распластанная - одна на все пустое небо. Нет, небо никогда не пустует. В июне летел пух. Сейчас вот парят птицы. В августе полетит теплая паутина. В сентябре - остуженные листья. А потом снега...
– Лидия Николаевна, вероятно, вы обожаете неудачников?
– Тогда бы я обожала вас.
– Дамский каламбур?
– Нет, мужская прямота.
– Разве я неудачник?
– Представляете, что с вами будет, если не получится с докторской? Вы же перестанете видеть солнце. Вы же перестанете жить.
– А если получится?
– Тогда все сначала - будете надрываться, чтобы стать академиком или директором института. И опять не увидите солнца.
– Такой я вас не знал. Скорее всего, вы повторяете слова мужа.
– Да, повторяю. А он у меня умный.
Птица, сделав последний круг, вдруг исчезла. Может быть сложила крылья и незамеченной точкой упала к земле. А может, поднялась еще выше, туда, к реактивным самолетам...
– Лидия Николаевна, а ведь не я начал эту историю.
– Да?
– Поскольку разговор откровенный... Вы же сами повисли у меня на шее.
Она вновь обернулась, бросив опустевшее небо. Храмин упорно смотрел ей в глаза, требуя объяснений, - только слегка вспотели молодые залысинки.
– Марат Геннадиевич, возможно, докторскую вы и защитите... Но мужчиной вам не бывать.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Я хочу уцепиться за что-нибудь руками. Врыться ногами в землю. Вжаться спиной в стену. Упереться лбом в дверь. Застонать, закричать, позвать на помощь... И остановить счастливейшие мои дни, задержать выпавшее мне время, которое несется с таким ветерком, что на глазах выступают слезы.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Он появился из ниоткуда. Была вечеринка у Искрины Четыркиной, моей закадычной. Я сидела на полу, на ковре, вкушала кофе с ромом и пела под гитару трепетный романс "Обожгла я губы сигаретой горькою...". Он подошел ко мне, вернее, подполз по ковру. Лет тридцати. Высокий, поджарый, смуглый, с черненькой бородкой утюжком. Кожаные штаны, красная майка, замшевая куртка, череп на цепочке... Помню до сих пор, что он сказал, подползя: "А ты, беленькая, съедобная". И съел. Жалею ли? Да нет. Важно не то, что съел, а кто съел. Король. Работал истопником в церкви, но это так, для милиции. Он был Королем микрорайона, а говоря проще - играл в карты по-крупному. В ночь брал до тысячи. Ну, не Король ли? У него был личный шофер и два телохранителя. Когда он шел по улице, то перед ним всех ветром сдувало. А знаете, как он завтракал? Пятьдесят граммов черной икры, ломтик ананаса и фужер шампанского. А знаете, что я ела? Мне тогда от счастья кусок в горло не шел... Вы спросите,
Рябинин не любил формальную работу - даже ту, которую требовал закон. Разумеется, Калязина ничего не скажет, и все-таки перед опознанием ее стоило допросить о всех эпизодах. Ему казалось, что она уже сидит в коридоре и ждет десяти часов, - ему казалось, что из-под двери бежит тайный сквознячок и костенит его тело панцирной силой.
Некоторые юристы считали, что вызванному гражданину допрос ничего не стоит - как с приятелем побеседовать. Или как на работу съездить. Рябинин думал иначе: человек обязан явиться к следователю, обязан ответить на все вопросы и обязан сказать правду. Поэтому допрос - это всегда психическое насилие, как бы добродушно он ни протекал. С Рябининым не соглашались, но с ним вообще редко соглашались.
Он ждал Калязину. Допрос - это всегда психическое насилие... Над кем же оно совершится теперь? Рябинин это вроде бы знал, но каким-то хитрым приемом скрывал от самого себя, чтобы не очень разочаровываться - в самом себе.
Ровно в десять - она никогда не опаздывала - Калязина невзрачной тенью вскользнула в кабинет. Рябинин тайно удивился, потому что ждал графиню, снизошедшую до прокуратуры. Перед ним же села тихая женщина в сереньком плащике, в черном берете, с усталым лицом.
– Здравствуйте, Сергей Георгиевич.
– Здравствуйте, Аделаида Сергеевна.
Не в его осторожном мозгу, а вдали, может быть, за пределами кабинета, засветилась беспричинная надежда. И уже в мозгу отозвалось: почему бы нет? Почему бы ей не осознать, не покаяться, не прийти с повинной - еще не поздно.
– Как работа? - спросил он, потому что ее усталое лицо просило этого вопроса.
– Я сегодня уже побывала на квартирном вызове.
– Холера, чума или проказа?
– Случай псевдотуберкулеза.
– Ага, и вы назначили псевдолечение.
Она улыбнулась - неуверенно и даже пугливо. Так, именно так начинают признаваться обуреваемые сомнениями. Переходящему брод протягивают руку...
– Аделаида Сергеевна, по-моему, вы хотите дать правдивые показания.
– Хочу, - даже обрадовалась она.
– Тогда расскажите, как вы подменили шубу.
– Господи, опять...
Она дружелюбно улыбнулась. Рябинин молчал, пораженный, но еще ничего не понявший. Следующие секунды ложились в сознание ясно, как светлячки: маска, ее маска дружелюбия неожиданно блеснула злостью. Нет, Калязина не заменила ее на злобную - она хотела казаться доброй. Но напускное добродушие, как белый фон, высветило злость ярче прожектора. Вот как? Тогда нужно пытать этих людей добром, как чертей крестным знамением...
– Я не подменяла никакой шубы.
– Вы только что хотели говорить правду...
– Я и сейчас хочу.
– Что же вам мешает?
– Ничего не мешает - я ведь ее сказала.
Отдаленная надежда... Откуда она - уж не от его ли наивности? Скромная одежда и понурый вид... Да, на этот раз Калязина не знала, зачем вызвали и что ее ждет. Поэтому и вошла тихоней.
– Гражданка Калязина, вы отрицаете, что похитили бриллиант в ювелирном магазине?
– Отрицаю, гражданин следователь.