Долгое, долгое плавание
Шрифт:
— Флот превращен в публичный дом. Матросня распустилась. Нас с вами этот митинг не касается. Достроим корабль, выйдем на позиции, и все станет на свои места. Вы назначаетесь на должность ревизора. Знакомы вам обязанности ревизора перед сдачей корабля казне?
— Так точно, господин капитан первого ранга.
— Приступайте к службе. Указания получите от старшего офицера. С чего полагаете начать? — спросил он внезапно.
— С изучения корабля, если разрешите, — быстро ответил Исаков, не подозревая, что выдержал испытание. Начальнику дивизиона ответ явно понравился. Знает мичман традицию русского флота — начинать службу в любом чине с изучения корабля. Настоящий моряк не погнушается полазить на брюхе и под котлами, а ревизору сам бог велел с этого начать, чтобы не хлопать ушами перед подшкипером, кладовщиками служб и прочими содержателями, когда они будут докладывать о вытребованных
Беседуя с тем же таллинским военным инженером Корсунским, Исаков вспомнил свое «боевое крещение на ревизорском поприще». Баталер принес ему счет на лук, закупленный у частных поставщиков: «Извольте утвердить, господин мичман!..» Мичман прочел, прикинул, вздохнул — про нормы потребления лука слушать лекций в ОГК не довелось — и утвердил. «Счет на лук» повторялся ежедневно. А в конце недели жулик-баталер предложил мичману долю. «Устроил ему мальчишеский, совершенно идиотский скандал, — рассказывал Исаков. — Действие неожиданное: баталер, игнорируя меня, утверждал счета прямо у старшего офицера Валдайского. Хищения, разумеется, продолжались».
А команда, как водится, уже знала: новенький мичман неподкупен.
Валдайский — главное действующее лицо рассказа Исакова «Старшой с бульдогом», он выведен под именем Алдайского, крайнего монархиста, ненавидимого и матросами за издевательства над слабыми, не умеющими постоять за себя, и офицерами — из страха, что этот Старшой, с повадками городового и жандарма, навлечет гнев команды на всех офицеров. Мичман тоже проникся отвращением к его хамству и садистской манере натравливать на робких своего свирепого бульдога. Он чувствовал, что и Валдайский презирает плебея из черных гардемаринов. Но не сразу он понял политическую суть этого типа. Пока Валдайский был для мичмана просто злобным человеком, который по своему образу и подобию выдрессировал омерзительного пса. В таком, как Валдайский, конечно, разобраться легче: за столом береговой кают-компании, слушая споры офицеров о политике Временного правительства, Совдепа и матросского Центробалта, Валдайский непременно бросит реплику: «Всероссийский кабак» или скажет: «Перевешать десяток-другой ваших социалистов — и все придет в норму». И уйдет, не глядя на притихших подчиненных. Труднее раскусить кондуктора Земскова: вроде бы социалист-революционер, облечен полномочиями председателя судового комитета, но скользкий, не лежит к нему душа. А вот понять начальника XIII дивизиона Шевелева мичману совсем не по силам. Да, высокомерен. Зато храбр и хороший моряк — это действует гипнотически. Надо еще пуд соли съесть с матросами революции и самому стать ее сознательным участником, чтобы различать: кто и ради чего воюет.
Полугодие между приходом Исакова на «Изяслав» и Октябрем стало решающим для его главного выбора, потому оно достойно внимания. Да и сам он, когда начал писать, посвятил тому времени лучшие из своих рассказов.
Мичман оказался среди офицеров «Изяслава» почти единственным новичком. В команды новых эсминцев собрали лучших специалистов из полудивизиона особого назначения больших угольных миноносцев старого типа «Пограничник», прославленных в первые годы мировой войны. В бухте Копли-лахт к весту от Ревеля, тогда ее называли Цигелькопельской, в ковше завода у одной из достроечных стенок — так именуют причалы, куда ставят спущенные со стапелей коробки на время начинки, вооружения, испытаний и сдачи казне, — в оборудованных нарами трюмах большого сухогруза рейсовой линии Одесса — Петербург «Диана» размещались команды «Изяслава», «Автроила», «Гавриила» и «Константина». На «Диану» назначали дежурного офицера, по неписаному флотскому закону эти малоприятные обязанности спихивали на новеньких. Исаков чаще других дежурил на плавучей казарме, остальные офицеры к вечеру расходились по домам — они снимали квартиры в городе и старались поменьше толкаться среди матросов.
Вечером, в одно из первых дежурств Исакова на «Диане», старший комендор «Изяслава» Иван Капранов, близкий к большевикам, отечески разъяснил мичману, что ему не стоит укорачивать буянов, — невзначай обидят, а команда справится с ними сама. Капранов стал одним из его опекунов на годы. Не ущемляя самолюбия и даже соблюдая субординацию, он вводил Исакова в «курс момента», чтобы тот по горячности и незрелости не нарвался на стычки с матросами из чужих экипажей.
Так же вежливо Капранов и большевик Злыднев, турбинный машинист, оставили однажды дежурного мичмана по «Диане» под арестом «при каюте часика на два»,
Опять — «школа I и II ступени». Значит, мичману начинают доверять. Во всяком случае, к нему приглядываются те, кого готов перевешать Валдайский.
В те дни мичман мало чем отличался от матросов. Инструментом научился владеть еще на дорогах Кавказа и в гараже Технологического. Белоручкой не был и в двух кампаниях практики на морях Тихого океана. Поселился — единственный из офицеров — в одной из кают корабля, опутанного всевозможными шлангами, проводами, электрокабелем, а когда внезапно кабель замкнуло и в каюте случился пожар, не побежал звать нижние чины, сам нашел на посту сбрасывания мин топор, обмотал рукоять ветошью и перерубил проводку.
Каждое лыко шло в строку. Даже то, что мичман редко появлялся в офицерском блеске. Днями он не вылезал из «синего рабочего» — из комбинезона чертовой кожи; так удобнее лазать на брюхе возле турбин, проникать во все горловины и люки, изучая каждую щель. И всегда — с тетрадочкой, с карандашиком: ревизору и второму минному офицеру необходимо заполучить в тетрадочку схемы всех систем и устройств. Его, впрочем, все интересовало, независимо от практической пользы. Зато в кают-компании или на дежурстве Исаков появлялся подтянутый и выутюженный, не отрекаясь от своего мичманского чина и не подлаживаясь, как некоторые, считающие расхристанный вид признаком демократизма.
В одной из черновых записей о патриотизме — ложном и настоящем — Иван Степанович обдумывал сложность положения тех кадровых офицеров, которые считали своим моральным долгом летом 1917 года противостоять немцам в Моонзунде, фактически поддерживая в этом большевиков, хотя и не соглашаясь с их программой социальных реформ.
«Война с немцами успокаивала совесть, делаешь что-то для своей родины — России, рискуя даже жизнью. Война, настоящая война, не в тылах, а на фронте, требует от человека многого. И физического и морального напряжения. Некоторых она даже одурманивает и держит все время в состоянии эйфории. Поэтому для многих офицеров участие в войне было облегчением, отвлечением от необходимости анализировать и решать сложные вопросы, как отношение к Временному правительству, к эсерам или меньшевикам с их программами, якобы «народными», но резко отвергаемыми представителями самого народа, одетого в серые шинели. Сознание, что ты выполняешь патриотический долг, спасло немало офицеров от самоубийства или временно спасало от циничного наплевания на все и вся, а также от необходимости выбрать какую-либо партию и активно включиться в политическую жизнь страны».
Мичман Исаков не сожалел об утраченной перспективе офицерской карьеры, не выжидал, не приспосабливался. Но ему казалось, будто он стоит — и можно стоять — от революции и борьбы партий в стороне. Он, как это всегда бывает с молодыми моряками, попадающими на свой первый — и желанный — корабль, полюбил «Изяслав» настолько, что считал его лучшим из всех миноносцев. Даже спустя почти полвека он помнил «Изяслав», держал перед собой в кабинете его крупно увеличенную фотографию и однажды, полемизируя с буржуазной прессой, написал: «В разгар революционных событий с верфей Ревеля вышли и приняли участие в боях с немецким флотом в 1917 г. «Изяслав» и «Автроил», имевшие 5-пушечный бортовой залп и только два торпедных аппарата. Если сейчас, сорок пять лет спустя, перебрать в памяти дестройеры и лидеры всех флотов мира, то станет ясным, что вытеснение торпедных труб артиллерийскими установками началось с их русского прототипа «Изяслав», который доблестно воевал во второй мировой войне под именем «Карл Маркс»».
Двадцать четыре часа в сутки молодой мичман отдавал «быстрейшему вводу в строй лучшего корабля», лез из кожи, «стараясь подтянуться к уровню знаний и авторитета старших и более опытных боевых товарищей» и не предполагая, что скоро он разойдется с ними во взглядах на судьбу страны, переоценит недавних героев. Ему казалось, будто, выполняя «профессиональный долг», можно не вникать, «во имя чего и в интересах кого» собираются использовать корабль: «Таким я был весной 1917 года».
Он, конечно, уже не мог остаться «вне политики». Корабль под брейд-вымпелом начальника дивизиона выходил в дозоры, потом на минные постановки, близились бои за Моонзунд, Временное правительство, твердя о войне «до победного конца», готово было сдать Петроград, но расправиться с революцией. Мичман начинал разбираться, если не в программах политических партий, то в деятелях.
Отрок (XXI-XII)
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
