Долгое, долгое плавание

Рудный Владимир Александрович

Однажды в Ревель в огромный сборочный цех верфи привезли на митинг «бабушку русской революции» Брешко-Брешковскую, окруженную свитой «котелков» и «гаврилок». Обрядили «бабушку» в пуховый платок, чтобы не продуло, нацепили на платок венчиком черную матросскую ленточку с надписью «Рюрик». Исаков писал, что в этом венчике «бабушка» стала похожа на покойницу. Ее подняли на верстак-«трибуну», усадили в кресло-«трон», и она произнесла речь — о земле, о воле, о войне «до победного» и о поддержке Антанты. Кто-то подковырнул бабушку: «А как же насчет социализма?» Бабушка сболтнула: «Социализм — это улита, которая едет, когда-то будет»…

Флот, избавляясь от влияния эсеров и меньшевиков, становился надежной опорой большевиков. Ленин писал тогда председателю областного комитета

армии, флота и рабочих Финляндии: «Кажется, единственное, что мы можем вполне иметь в своих руках и что играет серьезную военную роль, это финляндские войска и Балтийский флот».

В Гельсингфорсе работал Центробалт, в этом штабе революционных матросов были и делегаты «Изяслава». Через своих комиссаров Центробалт контролировал командование. И не зря. Корнилов клялся матросам в Кронштадте верности революции, призывал, как и «бабушка» с Керенским, к войне до победного конца, пугая германской угрозой Петрограду, а сам, став Главковерхом, сдал немцам Ригу, открывая дорогу на Петроград. И на флоте — корниловцы: четыре адмирала перед моонзундским сражением дезертировали. В такое предательство юный мичман не поверил бы, не окажись он в гуще событий.

На редчайших фотографиях моонзундского сражения есть пояснения Адмирала Флота Советского Союза Исакова к тому, что видел и пережил мичман Исаков. Вот мирные на вид пейзажи Аренсбургского рейда, они напоминают совсем немирные события. Хотя бы выход ночью на минную постановку к Петерскапелле после падения Риги. Мичман — минный офицер — обнаружил, что на сорока минах, взятых со складов в Ревеле, приржавели к резьбе защитные колпачки, силачи не могут их отвернуть. Мичман решил стронуть колпачки с места зубилом. Как офицер он мог приказать любому из матросов выполнить эту опасную работу. Но пошел на риск сам — сам виноват, что до операции не проверил мины. Офицеры смотрели на его старания скептически — подлаживается мичманок. Но Капранов одобрил. И суровый Злыднев хмыкнул поощрительно. И Виктор Евгеньевич Эмме, новый старший офицер, поставленный при поддержке команды на место Валдайского, тоже одобрил его поступок, а Эмме никогда не подлаживался; когда-то и он на миноносце «Генерал Кондратенко» спас от взрыва мины других, но сам пострадал.

Или вот снимок «Изяслава» на рейде Куйвасту: «Грот-матча укорочена по решению Шевелева. На орудие № 1 еще не поставлен броневой щит… Вдали «Гражданин»…»

К другому снимку есть пояснение о броневых щитах, оправдавших себя в бою, и об инстинктивном признании новинки матросами, пояснение подробное, очевидно, необходимое историкам, — Иван Степанович никогда о такой пользе не забывал. А что касается «Гражданина» — тут Исаков не мог оставаться равнодушным, даже если силуэт «Гражданина» на фотографии едва заметен: там воюет его друг Бекман, воюет рядом, а повидаться нет возможности. Жив ли? Как относится к происходящему?.. Только в Гельсингфорсе Исаков узнал, что его друг, придя на «Цесаревич», сразу определился к матросам-большевикам. Сбылось пророчество Гаврюшки — «будешь, Алька, срубать старый режим». Именно таково было первое революционное поручение Бекману: изготовить макет и отлить литеры «Гражданин»…

Вот снимки с Кассарского плеса. Середина октября. Разгар германского наступления. Более трех сотен боевых единиц кайзеровского флота, среди них — десять новейших линкоров, линейный крейсер «Мольтке», десятки эсминцев, подводные лодки. Но «Слава», «Гражданин», «Баян», «Адмирал Макаров» и минная дивизия, покинутая ее начальником, держат по призыву Центробалта фронт, топят корабли противника, сбивают его гидросамолеты. Английские подлодки не вмешиваются, хотя шныряют тут же — их видели за кормой «Изяслава» и «Автроила». Оба эсминца ведут бой. Исаков управляет огнем кормовых пушек. «Впервые в жизни, — пишет под снимком Исаков, — все мы наблюдали дымзавесу, к которой прибегли немцы, прикрывая свой отход (не из труб, а из-под кормы, через специальный вывод, от маленького движка в румпельном отсеке, который выпускал

белую, белесую завесу за кормой). Не все сразу поняли, откуда взялись мгла и туман (перед тем — ясно). Даже на мостике делалось предположение, что это пожар в корме немецкого эсминца, а от пожара дым. Мы собирались ликовать. Но в какой-то момент за косой показался из-за леса острова Эзель (идя с зюйда на норд малым ходом) трехтрубный крейсер и с первого же залпа дал перелет. Тогда мы поняли, что зарвались, и сперва — поворот на зюйд (последовательный), а затем на ост (все вдруг)»…

Исторический снимок сделал с «Изяслава» Эмме. 17 октября был затоплен старый линкор «Слава». Когда-то в Моонзунде прорыли для него специальный канал на главном фарватере, так и названный канал «Слава». За экипажем «Славы» еще в 1905 году упрочилась репутация бунтарского. После расстрела июльской демонстрации 1917 года в Петрограде и большевистских выступлений на линкорах Керенский требовал ареста матросов-большевиков «Славы». Об этом, конечно, знал весь флот. И вот «Слава» вместе с «Гражданином» и другими кораблями революционной Балтики выдержала бои с флотом кайзера, а потом решили ее затопить в канале, чтобы не дать германским кораблям пройти к Финскому заливу. «Слава» пропустила по каналу все уходящие корабли, пропустила «Гражданина» и легла на грунт. Балтийские матросы не открыли фронт, не уклонились от боя, — так обещал съезд делегатов революционных моряков на яхте «Полярная звезда» в воззвании «К угнетенным всех стран».

«Изяслав» отошел с Кассарского плеса в недостроенный порт Рогокюль для осмотра повреждений.

Водолазы установили, что эсминец погнул винты. Надо идти на ремонт к операционной базе Лапвик у Гангута. Пересечь устье залива в одиночку, да еще имея малый ход, не просто — в море рыскают вражеские подводные лодки, надводные рейдеры, самолеты. Но все бледнело перед тем, что взволновало офицеров, — они ожидали собрания и расправы.

Во время недавнего боя замолкла одна из кормовых пушек. Возле орудия истуканом стоял заряжающий, прижав к груди унитарный патрон и не слыша ругани старшего наводчика. К пушке уже спешил комендор Капранов, но его опередил артиллерийский офицер «Изяслава»: офицер сильно ударил заряжающего в ухо, тот тут же пришел в себя — пушка возобновила огонь. Случай для накаленного времени чрезвычайный. О нем — собрание. Неужели после боя ради защиты революции — позорный самосуд?!

Земсков не углядел, как возросло за эти недели влияние немногочисленных на «Изяславе» большевиков. Не он, а большевики повели собрание. С юмором, но твердо, они убедили товарищей, что есть разница между мордобоем и тем, что произошло. Пропуск в стрельбе при бортовом залпе — чрезвычайное событие, кто-то был обязан вывести заряжающего из шока — бой есть бой. Лучше б, конечно, офицера опередил с «отеческим внушением» Капранов. Все даже посмеялись бы. Но что теперь рядить — если б да кабы. Постановили: считать случай исчерпанным и перейти к делу серьезному — дисциплина в одиночном плавании в Лапвик.

Иван Степанович не зря назвал посвященный этому рассказ «Отеческое внушение». Штурман Сципион — тихий враг «матросни» и революции, — остужая впечатлительного ревизора, пугал его «коварством большевиков»: офицеры им нужны, чтобы дойти живыми до Лапвика. А там ждет расправа. Юный мичман не поверил ему. Он почувствовал в большевиках ту силу, которая способна управлять развитием революции. Надоели матросам и горлопаны-анархисты и двуличные эсеры, только болтающие о свободе: центробалтовцев сажают в «Кресты», а с монархистами-корниловцами — в союзе.

Но не только в настроениях команды мичман почувствовал перелом. Офицеры тоже — каждый по-своему — принимали решение. Одни, правда, еще выжидали, чем все это кончится. Другие, подобно штурману, тихо готовились дезертировать.

В Лапвике, а затем и в Сандвикском доке Гельсингфорса, куда «Изяслав» перешел на ремонт, лавиной обрушились события — и прошедшие, о которых в море не знали, и новые. Флот — в центре подготовки к восстанию, и только такой пропойца, как «человек, который проспал революцию» — сатирический персонаж рассказа Исакова, — мог этого не заметить.