Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества
Шрифт:
— Да, что ни говори, вы здесь не бедствуете. Вряд ли кто-нибудь, даже в Лондоне, даже сам король, имеет возможность так вкусно поесть.
— Жизнь на краю света имеет свои преимущества, — сказал я и поднёс ему трубку, которой он затянулся с огромным удовольствием.
— Скажите мне, что нового в Бристоле? — спросил я, когда он хорошо раскурил трубку.
— А вы знаете Бристоль?
— Я там родился, по крайней мере, так мне говорила моя матушка. Насколько это правда, я вряд ли могу судить. Во всяком случае, я там рос, пока меня не отправили в школу в Шотландию, а оттуда я ушёл в море.
— И с тех пор вы
Я помедлил с ответом. Рассказывать об одноногом трактирщике в таверне «Подзорная труба» было равно умышленному риску раскрыть себя.
— Возвращался, я там был по делам, останавливался ненадолго, — сказал я. — Лет десять тому назад.
— Наверно, навещали родителей?
— Да нет, хотя можно, вероятно, сказать, навещал, — промямлил я, не найдя ничего лучшего.
Как это я не учёл, что Снельгрейв, естественно, спросит меня про родителей? Я теперь не так быстро соображаю. Очевидно, из-за своей писанины о былом, об этой правде, я напрочь забыл о правилах поведения в миру.
— Мой отец рано отдал концы, — сказал я, что соответствовало истине. — А мать уже покоилась в могиле, когда я вернулся.
— Смит? — спросил Снельгрейв. — Что-то не припомню в Бристоле кого-нибудь с такой фамилией. Это английская фамилия, да?
— Да, но вполне возможно, что отец жил под чужим именем. Насколько я понял, он занимался контрабандой в Бристольском заливе.
— Это, во всяком случае, не изменилось, — засмеялся Снельгрейв. — Контрабандисты живут и процветают пуще прежнего. Последнее, что я слышал, — на долю контрабандистов приходится пятнадцать процентов всей торговли в заливе. Ими следует восхищаться.
— А судоходство в целом?
— Кажется, остаётся таким же, каким было всегда. По торговле и количеству судов Бристоль уступает только Лондону. Кто-то сказал мне, в Бристоле можно одновременно увидеть до тысячи судов, и что из пятидесяти тысяч жителей две тысячи — моряки. Это немало. Рынок в Толси очень оживлённый. Вы, может быть, знаете, что Бристоль также стал центром работорговли в Англии?
— Нет, этого я не знал.
— Но это так. Грязное дело, если хотите знать моё мнение, хотя прибыльное. Множество крупных землевладельцев предпочли более надёжное занятие. Перешли со скота на невольников. Чокли, Мэсси и Редвуд — вот имена лишь некоторых из тех, кто всего за несколько лет обрёл колоссальные состояния. Ну и Трелони, конечно…
— Трелони! — загремел я, не сдержавшись.
— Да, — сказал Снельгрейв, если он и был удивлён моему выкрику, то вида не показал. — Вы его знаете?
— Я вёл с ним некоторые дела, — сказал я осторожно. — И был обманут. Да-да, не им самим — он ведь тугодум. Но у него был советник, помогавший ему размышлять и принимать решения. Он выдавал себя за доктора.
— Ливси, — сказал Снельгрейв, затягиваясь.
— Вот именно, его звали Ливси! Голова у него хорошо работала, ничего не скажешь, впрочем, меня природа не одарила таким умом, чтобы я мог верно судить. Но кто знает, если бы не Ливси, я, может быть, сидел бы сейчас в парламенте.
— И что бы вы там делали? — спросил Снельгрейв, опять застав меня врасплох, ибо я никогда всерьёз не думал о том, что бы я мог делать в парламенте. Это были просто слова, которыми я обычно отговаривался на борту «Моржа», когда на меня обижались за то, что я не разбазариваю свою долю добычи, как другие.
— Ну,
— Судя по тому, что я услышал, — улыбнулся Снельгрейв, — вам вряд ли стоит заседать в парламенте. Я бы предложил вам Министерство морского флота.
— Может быть. Хотя нет, слишком поздно, да я и доволен своей судьбой. Сначала я вытащил несколько пустых билетов, но потом дело пошло лучше. Кроме Трелони и Ливси, разумеется. Но скажите мне, каким образом они и им подобные смогли раздобыть капитал, чтобы заняться работорговлей?
— Разве вы не слышали? — удивился Снельгрейв.
— Нет, — ответил я, — а что я должен был слышать?
— Трелони плавал в Вест-Индию, где нашёл зарытые Флинтом сокровища пиратов, — состояние, равного которому нет. Говорят, оно больше доставленного Дрейком на своей «Золотой Лани», хотя это трудно представить. Дрейк привёз шестьсот тысяч фунтов, — больше, чем весь годовой доход в казне Великобритании.
— Тысяча чертей! — присвистнул я. — Не может быть! Сокровища Флинта? Больше, чем добыча Дрейка, того самого, которого возвели в рыцарское звание?
— Да, так и было. Многие месяцы только об этом и говорили. Должен вам сказать, Трелони и другим повезло, что они вообще остались живыми после такого путешествия. Несколько моряков из старой команды Флинта услышали о предстоящем походе и сумели наняться на судно Трелони. Бывший квартирмейстер Флинта, по имени Джон Сильвер, втёрся в доверие к Трелони, и тот полагался на Сильвера больше, чем на своего капитана.
— Ничего странного! — вставил я. — Если принять во внимание, как обычно ведут себя капитаны на судне, извините меня.
— Похоже, этот Сильвер — удивительный человек, — продолжал Снельгрейв, — он может любого — и самого хорошего и самого дурного, — заставить плясать под свою дудку. Трелони пришлось дорого заплатить за свою доверчивость и скупость. Многие из тех, кто отправился в плавание, больше никогда не увидели Англию, причём это были в общем-то честные, ни в чём не повинные парни.
— Печальная история, — сказал я. — Если я правильно понял, зная Трелони, он наверняка считает, что это богатство ему легко далось. Это в его стиле.
— К сожалению, вы правы. Угрызениями совести он не страдает. Но чтобы Ливси стал торговать рабами, — ведь он всё-таки доктор!
— Меня это не удивляет. Разве лекарь лучше других людей только потому, что ему время от времени удаётся спасти чью-то жизнь, причём всё равно чью. Без лекарей работорговля просто пришла бы в упадок.
— Похоже, вы очень озабочены этим вопросом.
— Я тоже ходил в море. Вы же знаете бывалых матросов. Они не особенно жалуют докторов, называя их, опять извините меня, капитанским флюгером.