Долина белых ягнят
Шрифт:
Но что же будет теперь? Придут немцы. В Машуко снова будет четыре муллы, как в прежние времена. Теперь, когда говорят «мулла», все знают, о ком идет речь. А тогда? Нужно будет называться по имени. Нужно будет знать свое место.
Мулла отдал Апчаре свой сверток, почтительно поклонился и отошел в тень деревьев.
Между тем разговор, прерванный приходом муллы, возобновился.
— Далеко ли Нацдивизия ускачет на конях, если навстречу грохочут танки? — сделал Мисост новый заход. — Как бы от конского хвоста дым не пошел.
— Нет, Мисост, не говори так о коне, — упорствовал и Бекан. — Танк встретит на
— А самолеты? — не унимался Мисост. — Ты разве не видел, как хищная птица достает добычу из расщелин скал? Не дай аллах, чтобы самолеты нагрянули на конницу. Копыта взлетят, как черные вороны, когда спугнешь их с падали.
Мисосту хорошо говорить. У него все дети больные и квелые от рождения. Сидят дома. Однако женщины от его слов помрачнели. Мулла пришел им на помощь.
— Один аллах знает, что случится.
— Думаете, у нас нет танков? — снова не вытерпела Апчара. — Думаете, у нас нет самолетов? Есть. До нас немец не дойдет. На пути их танков пролегают противотанковые рвы. Мы рыли. Я знаю. И не только мы. Ростовчане, ставропольцы…
— А ты не выдавай военную тайну, — прервал Апчару Сентраль. — Может, среди нас полно немецких лазутчиков. Вот доверяй тайну таким девчонкам. Видали?
Апчара осеклась, окинула взглядом всех сидящих. Жители аула свои, разве кто-нибудь из них может быть немецким шпионом!
— А, какая там тайна! Сверху видно каждую канавку. — Бекан махнул рукой. — Разве спрячешь от самолета противотанковый ров? Немцы разглядывают их как хотят, а потом составляют карты, как обойти. Иначе как бы они дошли до Ростова?
— Немец высматривает не только рвы. — Мисост постучал по дереву пальцем, как бы призывая к вниманию. — Он заглядывает и в наши души. Не одну державу заставил встать на колени. Тоже храбрились, как и мы. Теперь схватился с Россией… А малыми народами кто-нибудь да владеет…
— Тебя послушаешь, — перебила Хабиба, — так мы все равно что кисет с табаком, который ходит по рукам от курильщика к курильщику. Что из того, что народы малые. Десять мышей толкнут разом один камень, коту вход загородят…
Снова заскрипела калитка, и на этот раз вошла старая Хадижа. Сентраль попятился, спрятался за людей. Недавно недодал ей шесть рублей, как раз на пол-литра. Уж не пришла ли старуха пожаловаться?
Получив корову, Хадижа стала заметно бодрее, свежее лицом. Сама пасет свою кормилицу и даже спит, говорят, вместе с ней в хлеву.
Апчара побежала навстречу, взяла старуху под руку, и та осыпала ее молитвами, благодарственными ласковыми словами.
Спрашивать Хадижу о чем-либо бесполезно. Ее можно только слушать. О чем ни спроси, все равно будет говорить свое. Перебить или остановить ее тоже нельзя. С тонких старушечьих губ слова сыплются, словно просо из прохудившегося сразу во многих местах мешка.
— Узнала я, дочка моя, узнала, идешь на войну. Видано ли это, чтобы девушки воевали. Не каждый мужчина рискнет на это. Иной мужчина боится даже украсть коня. А война души ворует. Украла душу у моего внука. Погубили парня. Да. Придет погибель на землю германцев! Пусть вспыхнут пожаром все огни, что зажигались их предками, дедами и отцами.
Апчара положила узелок с тремя головками сыра в общую кучу.
Бекан закричал в ухо старухи:
— Ну как корова, жива?
Хадижа закивала головой:
— Не корова, а буйволица. Доит прямо сливки.
— Благодари Апчару. Это она выбрала для тебя. Только смотри, сохранная расписка в колхозном сейфе.
Для старухи «сохранная расписка» и «сейф» — темнее темного леса, твердит свое:
— Буйволица, а не корова… Есть же добрые люди, не то что мошенники, не обошли меня, старуху.
За воротами послышался шум машины. Это за Апчарой приехал Чока Мутаев. Люди всполошились. Хабиба бросилась к Апчаре. Только сейчас она поняла, на какую опасность отпускает дочь. Апчара побежала одеваться. Мужчины стали разбирать узелки и свертки, готовясь укладывать их в машину. Ворота со скрипом распахнулись, и Чока въехал во двор. Откуда ни возьмись, сбежались ребятишки. Женщины засуетились. Около ворот вмиг образовалась толпа провожающих.
Машина наполнилась посылками. На мешочках, свертках, узелках и ящиках чернильным карандашом были нацарапаны имена бойцов, а около имен — номера полевой почты. Письма не поместились в портфель, в мирный клеенчатый портфель Апчары, еще недавно наполненный учебниками. Впрочем, последнее время Апчара держала в нем на ферме всю молочную бухгалтерию.
Апчара села в машину. Женщины кричали наперебой:
— Когда увидишь моего, не забудь…
— Моему передай, что его сестренка…
— Попроси моего, чтобы почаще писал…
— Увидишь похожего на Мусу… сыры…
Машина тронулась. Из всего шума и гвалта Апчара услышала только слова своей матери:
— Скажи сыну, что я довольна им. Так пусть же и аллах будет доволен. Да не померкнет свет радости в моих глазах. Пусть дорога, по которой он вернется к своей Даночке, будет короче той, по которой он ушел…
Апчара оглядывалась назад. Люди не расходились. Мать, как всегда, держала руки на животе, и слезы текли по ее щекам.
Рядом с Апчарой в машине сидел Бекан. Он тоже оглядывался на людей, смотрящих вслед машине.
Все трое — Чока, Бекан, Апчара — должны были сначала явиться на заседание Комитета обороны. На фронт делегация уезжала вечерним поездом.
КУЛОВ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ
Машина остановилась около дома, памятного Апчаре по торжественному прощальному параду Нацдивизии. С балкона этого дома на главной площади Нальчика выступил тогда Альбиян, заверяя всех, что насмерть будут стоять в боях с врагом. Угловой трехэтажный, то есть для Нальчика почти небоскреб, этот дом приютил у себя под крылом допотопную хибару, кривобокую, саманную, не стоившую одного окна, одного камня этого огромного здания, где разместились все правительственные учреждения республики.