Долина белых ягнят

Кешоков Алим Пшемахович

Тот майский день выдался особенно ясным, безоблачным и торжественным. Словно специально для такого парада. Свежепобеленные домики, свежая зелень деревьев, еще не до конца развязавших свои листья, нарядная парашютная вышка — все тонуло в майском солнечном свете.

Невысокие горы окружали город. Они тоже выглядели умыто и чисто, словно и они приготовились к параду. У их подножия, окруженные зазеленевшими купами деревьев, весело выглядывали белые многоэтажные продолговатые дома санаториев и домов отдыха. Издали нельзя было подумать, что везде там теперь госпитали и вместо счастливых отдыхающих, бродящих по аллеям парков,

стонут, кровоточат, скрипят зубами, бредят и умирают раненые.

Из всех ущелий тянулись в то утро к Нальчику вереницы нарядных людей, подводы, всадники, пешие. Пестро одетые женщины, стаи мальчишек, седобородые старики, важно ударяющие о землю длинными палками в такт своим недлинным шагам. Всем хотелось увидеть необыкновенный парад и джигитовку — ловкость и мужество, красивую посадку в седле своих сыновей, братьев, женихов, одноклассников, ставших воинами.

Апчара на своей двухколесной таратайке мчалась всю ночь. Боялась опоздать и прозевать торжество. Заехала домой, чтобы захватить на парад Хабибу, но мать с соседкой Данизат давно ушли пешком.

По дороге, обгоняя толпы людей, Апчара вглядывалась в женщин, идущих с узелками и корзинками. За матерями семенили детишки. Балкарские мальчики трусили на осликах. Попался инвалид, ковыляющий на костылях по пыльной дороге, и Апчаре хотелось посадить его на свою таратайку. Но как попросишь его сойти потом, когда отыщется мать.

И все-таки Апчара опоздала. Когда она подъехала к площади перед огромным строящимся зданием Дома Советов, джигитовка заканчивалась. Апчара думала, что пропустила и парад, но более счастливые зрители сообщили ей, что парад будет после джигитовки.

Площадь окружили плотные толпы людей — ни пройти, ни проехать. Но тотчас Апчара поняла свое преимущество: встав на таратайку, она все прекрасно видела поверх моря голов.

Не успела она вглядеться в то, что происходит на площади, как услышала радостный детский голосок:

— Апа!

Господи, да ведь это Даночка. Только она одна называет Апчару таким именем. Действительно, к повозке пробиралась Ирина с Даночкой на руках. Апчара спрыгнула на землю, расцеловалась с Ириной, а Даночка тем временем обхватила ее за шею ручонками и тоже поцеловала. Потом все трое забрались на повозку.

Даночку больше, чем джигитовка и парад, заинтересовала лошадь Апчары, заезженная колхозная кляча, к тому же уставшая после ночной дороги и только по иронии судьбы носящая гордое и громкое имя легендарного кабардинского коня Шагди. Теперь Даночка сравнивала эту лошаденку с красавцем Казбеком, на котором приезжал отец.

— Ты не видела Альбияна? — первым делом спросила Апчара у Ирины.

— Он же минометчик. А минометчики в джигитовке не участвуют.

Как и Ирине, Апчаре тоже хотелось, чтобы Альбиян промчался перед этой многотысячной толпой на стремительном легком коне и лихо показал бы всем искусство кабардинца. Ведь это искусство ценится дороже любой мужской доблести. Но что поделаешь, дисциплина есть дисциплина. Самовольно на площадь не выскочишь. И минометчики тоже нужны. Джигитовка еще продолжалась, но уже готовились полки к церемониальному маршу. Раздавались команды, приводившие в движение то одно подразделение, то другое. Если во время джигитовки люди могли увидеть лишь самых лихих рубак, искусных всадников, которые молниеносно вылетали из седла и тут же, едва коснувшись земли,

вновь неслись на разгоряченном коне, то теперь каждый находил в строю «своего», махал ему рукой, звал его, кричал, и тот, оглянувшись, мог увидеть в толпе своих отца, мать, жену, сестру.

Ирина и Апчара глядели во все глаза.

Показался грузовик с зенитной установкой — четыре спаренных станковых пулемета. В Нальчике такое видели впервые. Старик в огромной войлочной шляпе удивленно смотрел на диковинную машину, даже загнул вверх поля шляпы, чтобы лучше было смотреть. Другой старик пояснял:

— Против еропланов. В четыре струи как начнет поливать по всему небу, даже звезды посыплются. А еропланы смывает запросто, как вишневые косточки со стенок чашки.

Старику не нравилось, что эта штука может задеть и звезды, но он долго еще глядел вслед проехавшему грузовику.

— Скажи на милость! А ежели танки? Мой племянник без ног вернулся с войны. Он говорит, что немец танками больше берет.

— Против танка найдется танк. Всадник против всадника, пеший — против пешего.

Артполк не участвовал в параде — в полку было всего четыре противотанковые пушки, решили, что смешно их выпускать на парад.

Вдруг Ирина и Апчара почти разом вскрикнули:

— Альбиян! Альбиян! Смотри!

Ирина подняла Даночку себе на плечо:

— Гляди — папа! Вон, вон твой папа! Да не там, гляди вон туда!

Девочка смотрела совсем в другую сторону, на воробушков, налетевших на свежий конский помет, дымившийся на асфальте горячим желтоватым дымком.

— Альбиян! — во весь голос крикнула Апчара и стала отчаянно размахивать над головой косынкой.

Альбиян услышал ее голос, увидел своих и тоже помахал им рукой.

На углу площади, около желтого многоэтажного дома, гремит торжественным маршем духовой оркестр. Кони, поравнявшись с оркестром, изгибаются, шарахаются в сторону, танцуют на месте. Полудикие кабардинские кони, они росли на заоблачных пастбищах, объятых вечной тишиной, и никакой музыки, кроме шелеста трав и журчанья воды, не приемлют.

Напротив оркестра на балконе трехэтажного дома командование дивизии, руководители республики, представители общественности принимают парад.

Апчара и Ирина были ужасно разочарованы, когда увидели то, что Альбиян все время называл «наша батарея», «наши минометчики». Батарея состояла из двух повозок, из которых торчали две самоварные трубы, одна побольше, другая поменьше. За повозками шли десятка четыре бойцов с противогазами. Впереди этого не очень внушительного подразделения ехали верхом два командира взводов, один из них — Альбиян, Чувствовалось по их посадке, что им не хочется привлекать к себе внимание, ведь они и сами понимают, что выглядят бледновато в глазах публики, желавшей видеть своих бойцов вооруженными грозной боевой техникой.

Это понимали и те, кто стоял на балконе. Не понимала только стоявшая недалеко от духового оркестра Хабиба.

Она с детства любила всякую, музыку. Заиграют ли на зурне, запоют ли песню — почему-то навертываются слезы на глаза, а на сердце становится тепло и сладко. Теперь от громкого марша у Хабибы холодные мурашки побежали по спине. Ей казалось, что под такую музыку полки прямо отсюда, с главной площади, ринутся в бой и начнут кромсать врага саблями, как это делали в прошлом отцы тех, кого сегодня провожают на фронт.