Долина Пламени (Сборник)
Шрифт:
Куэйл покачал головой.
— Мне кажется, я рад, что не телепат. Разум достаточно загадочен и так, и нет нужды открывать новые двери. Спасибо, что дали мне поговорить. Во всяком случае, я частично выговорился. Попробуем еще раз рукопись?
— Разумеется, — ответил Буркхальтер, и снова вверху на экране замелькали страница за страницей. Куэйл действительно казался более открытым; его мысли стали яснее, и Буркхальтеру удалось докопаться до истинного смысла прежде казавшихся туманными утверждений. Они работали в согласии, и только дважды пришлось им пробираться
За обедом он, сидя в отдельной кабинке, беседовал е доктором Муном. Разговор продолжался так долго, что кофе оставался горячим лишь благодаря электрочашкам, однако Буркхальтеру требовалось обсудить не одну проблему. А Мун был добрый малый. Толстяк, казалось, принадлежал к тем немногим, кого не отталкивал даже подсознательно тот факт, что Буркхальтер — лыска.
— Я никогда не дрался на дуэли, док. Я не могу себе этого позволить.
— Ты не можешь этого себе не позволить. Ты не можешь отклонить вызов, Эд. Так не делается.
— Но этот парень, Рэйли, — я даже не знаю его.
— Я слышал о нем, — сказал Мун. — Весьма неуживчивый. Много раз дрался на дуэли.
— Это просто смешно! — Буркхальтер хлопнул ладонью по столу. — Я не хочу!
— Что ж… — помолчав, Мун практически заметил: — Твоя жена не может с ним драться. А если Этель читала мысли миссис Рэйли и разболтала об этом, то у Рэйли есть все основания вызвать тебя.
— Ты что, думаешь, мы не знаем, как это опасно? — тихо спросил Буркхальтер. — Этель не шастает по знакомым, читал мысли, равно как и я. Это смертельно опасно для нас, как и для любого лыски.
— Только не для безволосых, не для тех, кто не носит париков. Они..
— Они дураки. И компрометируют всех лысок. Первое: Этель не читает мысли, она не читала мыслей миссис Рэйли. Второе: она не треплет языком.
— Ла Рэйли, безусловно, принадлежит к истерическому типу, — заметил Мун. — Ходили какие-то слухи об этом скандале, как бы там ни было, и миссис Рэйли вспомнила, что недавно видела Этель Такой уж она человек, ей, так или иначе, обязательно нужен козел отпущения. Вполне может оказаться, что она сама где-нибудь сболтнула лишнее, а чтобы муж ее в этом не винил, решила найти прикрытие.
— Я не собираюсь принимать вызов Рэйли, — упрямо повторил Буркхальтер.
— Придется.
— Послушай, док, может быть…
— Что?
— Ничего. Так, одна мысль. Может, сработает. Забудь об этом. Кажется, я нашел верное решение. Как ни крути, другого выхода нет. Драться на дуэли я не могу, и все.
— Ты ведь не трус.
— Есть одна вещь, которой лыски все-таки боятся, — сказал Буркхальтер. — Общественное мнение. Я знаю, что, приняв вызов, убью Рэйли. Поэтому-то я никогда не дрался на дуэли.
— М-м-м… — Мун отхлебнул кофе. — Мне кажется…
— Не надо. Есть еще кое-что. Я вот думаю, не следует ли
— А что такое с малышом?
— Он становится прекрасным малолетним преступником. Утром мне звонила учительница. Стоило ее послушать. Он странно разговаривает и ненормально себя ведет. Некрасиво шутит над друзьями — если, конечно, у него еще остались друзья.
— Все дети жестоки.
— Дети не ведают, что такое жестокость. Потому и жестоки: у них еще нет чувства сострадания. Но Эл становится… — Буркхальтер беспомощно развел руками. — Он превращается в юного тирана. И ему на все наплевать, по словам учительницы.
— На мой взгляд, это не выглядит слишком уж ненормальным.
— Но это не самое плохое. Он слишком сосредоточен на самом себе. Чересчур. Я не хочу, чтобы он превратился в одного из лысок без париков, о которых ты говорил. — Буркхальтер не упомянул о другом варианте: паранойя, сумасшествие.
— Где он всего этого набирается? Дома? Едва ли, Эд. Где он еще бывает?
— Где и все. У него нормальное окружение.
— Мне кажется, — сказал Мун, — что у лыски должны быть исключительные возможности для воспитания ребенка. Умственный контакт — вроде того.
— Да. Но… я не знаю. Беда в том, — Буркхальтер говорил тихо, еле слышно, — что я больше всего хотел бы ничем не отличаться. Нас не спрашивали, желаем ли мы быть телепатами. Возможно, это и замечательно — по большому счету, — но я всего лишь отдельная личность со своим микрокосмом. Людям, занимающимся долгосрочной социологией, свойственно забывать об этом. Они могут найти общие решения, но каждый отдельно взятый человек — или лыска — должен бороться сам, пока жив. И это не просто борьба. Это хуже: необходимость каждую секунду следить за собой; стараясь войти в мир, где ты не нужен.
Мун чувствовал себя неловко.
— Ты что, Эд, испытываешь жалость к себе?
— Да, док. — Буркхальтер встряхнулся. — Но я что-нибудь придумаю.
— Мы вместе придумаем, — сказал Мун, хотя Буркхальтер и не ждал от него особой помощи. Мун был бы рад помочь, но обычному человеку ужасно трудно понять, что лыска — такой же, как он. Люди всегда ищут различия — и находят их.
Во всяком случае, сейчас ему нужно было разобраться с делами прежде, чем он увидит Этель. Буркхальтер мог бы легко скрыть информацию, но она обнаружит ментальный барьер и удивится. Их брак был близок к идеалу благодаря дополнительному контакту, который в какой-то мере компенсировал неизбежное, полуосознанное отчуждение от остального мира.
— Как дела с «Психоисторией»? — помолчав, поинтересовался Мун.
— Лучше, чем я ожидал. Я нашел новый подход к Куэйлу. Когда я рассказываю о себе, он вроде как открывается, обретает некую уверенность, чтобы допустить меня в свои мысли. Может быть, несмотря ни на что, мы сумеем подготовить для Олдфилда эти первые главы.
— Прекрасно. Но все равно, лучше бы он не торопил нас. Если нам придется готовить книги с такой поспешностью, то проще уж вернуться к прежней семантической путанице. — Но мы не вернемся к ней!