Доллары за убийство Долли [Сборник]
Шрифт:
Тени все подвигались, то останавливаясь, то пробираясь быстрыми шагами. Когда они были всего в нескольких шагах от него, они пошли медленнее и остановились. Благодаря свету газового рожка ему легко было рассмотреть их подробно и следить за каждым их движением.
Их было трое: женщина и двое мужчин. Поменьше ростом держал в руках объемистый сверток, обмотанный тряпками. Женщина прислушивалась, поворачивая голову то направо, то налево. Как будто испугавшись какого-то невидимого свидетеля, они отступили, чтрбы выйти из освещенной полосы. Третий сначала оставался неподвижным, потом сделал шаг вперед и прислонился к фонарному столбу, закрывая глаза руками. У него был страшный вид: бледное лицо, впалые щеки, широкие руки, судорожно сжимающие лоб, на который спускалась блестящая прядь черных волос. Сквозь пальцы его рук
— Ну что же, — тихо проговорила женщина,^— чего ты стал?
Он проворчал:
— Мне больно!
Она вышла из темноты и подошла к нему. Маленький человек последовал за ней, положил сверток на землю и пробурчал, пожимая плечами:
— Есть время нежничать из-за пустяков!
— Хотел бы я послушать, что бы ты запел, если б тебя так разделали, как меня! На, взгляни!
Он отнял ото лба свои окровавленные руки и открыл страшную рану, широкой бороздой рассекавшую его лоб слева направо, перерезавшую бровь и веко, такое черное и вздутое, что глаза почти нельзя было различить.
Женщина взяла свой платок и жалостливо и осторожно приложила его к ране. Кровь на минуту остановилась, потом снова начала течь; тогда она вытащила из свертка несколько тряпок и наложила их на рану. Раненый скрежетал зубами, топал ногой, вытягивал свое грубое лицо. Другой проворчал:
— Не смей трогать мой узел!
— Как бы не так!.. — процедила женщина, отворачивая голову и продолжая возиться около раненого.
Маленький человек стал на колени и начал кое-как завязывать тюк, запихивая в него какой-то золоченый предмет, который не помещался, потом поднялся, взял ношу в руки и начал ждать. Только когда перевязка была закончена и женщина хотела вытереть руки о передник, он сказал, смотря на нее в упор:
— Стой! Это можно смывать, но не вытирать! Поняла?
Все трое опять вошли в тень и пошли дальше, не проронив больше ни слова, осторожно крадучись вдоль стены.
Кош увидел в последний раз рыжие волосы женщины, искривленный рот маленького человека и страшное лицо, наполовину закрытое окровавленными тряпками, затем они бросились в сторону, достигли укреплений и скрылись в ночной темноте.
Тогда Кош, который в продолжение всей этой сцены повторял себе: «Если они меня заметят, я погиб», вздохнул полной грудью, выпустил из руки револьвер и, убедившись, что он совершенно один, начал размышлять.
Сначала он подумал, что его друг Лёду был прав, говоря, что эти места небезопасны, и прибавил фразу, которую он часто писал в конце своих статей:
«Полиция никуда не годится».
И он решил выйти на середину улицы и поскорее дойти до avenue Henri Martin. Зачем из одного бессмысленного любопытства подвергаться опасности?
Но едва он отошел на несколько шагов, как инстинкт репортера, сыщика-любителя взял верх над благоразумием, и он остановился:
— Почтенное трио, с которым я только что познакомился, — сказал он сам себе, — совершило какое-то преступление. Какого рода преступление? Вооруженное нападение? Простое грабительство?.. Рана одного из них указывает скорее на первое предположение… но объемистый пакет, который тащил другой, заставляет меня остановиться на втором. Бродяги, обкрадывающие запоздалого прохожего, не находят обыкновенно у него ничего, кроме денег или случайных бумаг, драгоценностей, которые не могут в общей сложности составить такой обременительной ноши. У нас пока еще не принято гулять ночью со своей серебряной посудой или бронзой. Между тем, если зрение мне не изменило, мне показалось, что в пакете были завернуты металлические вещи. Чтобы ошибиться на этот счет, нужно было бы допустить, что мой слух так же несовершенен, как и глаза, так как я разглядел часовой циферблат и слышал, когда человек положил свою ношу на землю, звук, похожий на звон ударяющих друг о друга серебряных приборов. Что касается раны… Борьба и драка во время дележки?.. Удар о какой-нибудь твердый и острый предмет, мраморный камин, стеклянную дверь?.. Возможно… Во всяком случае, кража со взломом очевидна… В таком случае? В таком случае нужно выбирать одно из двух: или вернуться обратно и постараться выследить этих негодяев, или попытаться открыть дом, который они осчастливили своим посещением.
Но я уже потерял добрых десять минут, и теперь мои молодцы должны уже быть далеко.
Он пустился в путь не торопясь, оборачиваясь время от времени, чтобы судить о пройденном расстоянии. Шаг его равнялся приблизительно семидесяти пяти сантиметрам; он отсчитал четыреста шагов и остановился. С этого момента он был в пределах возможного злодеяния. Если кража была совершена не доходя avenue Henri Martin, он был уверен, что найдет какие-нибудь следы. Он взошел на тротуар и пошел вдоль забора первого дома. Таким образом он очутился у затворенной калитки. Дом стоял в глубине сада, сквозь закрытые ставни виден был свет. Он, не останавливаясь, прошел дальше. Везде та же тишина, ни малейших признаков насилия. Он начинал уже отчаиваться, когда вдруг, толкнув одну калитку, почувствовал, что она подается под его рукой и отворяется.
Он поднял глаза. В доме царили полный мрак и тишина, и эта тишина показалась ему странно зловещей. Он пожал плечами и подумал: «Что мне мерещится? Как глупо давать волю воображению в то время, когда мне необходимо все мое хладнокровие?.. Но по какой странной случайности эта калитка не закрыта?..»
Калитка распахнулась настежь. Его глазам представился маленький садик с аккуратными клумбочками и тщательно расчищенными дорожками, светлый песок которых казался золотым при ласковом свете луны. Им начинало овладевать теперь сомнение, такое сильное, что он решил идти дальше… Все это, вероятно, было вымыслом. Эти бродяги были, может быть, честными рабочими, возвращающимися домой… и на которых напали хулиганы… Что, собственно, они сказали такого, чтоб возбудить подозрения? Их манеры были подозрительны, их лица зловещи? Но, может быть, и он сам показался бы страшным, явившись так внезапно из мрака ночи?..
Драма мало-помалу принимала вид водевиля. Оставался сверток… А если в нем ничего не было, кроме старых часов и ломаного железа?..
Ночь — странная спутница. Она окутывает все предметы фантасмагорическим покрывалом, которое солнце срывает в одну минуту. Страх все изменяет, созидая целые сказки, годные разве для малых детей. Никто не знает в точности, когда именно он закрадывается в ум. Думаешь, что еще владеешь рассудком, а между тем страх давно начал там свою разрушительную работу. Говоришь себе: «Я хочу того-то, я вижу это…» А страх уже все перевернул в нас и царит властелином. Мы видим его глазами, мы чувствуем, как его когти впиваются в наше тело… Скоро мы обращаемся в жалкую тряпку, и вдруг смертельный трепет пробегает по всем нашим членам; мы делаем отчаянное усилие, чтобы вырваться из его рук. Напрасный труд: самые храбрые скорее всего побеждены. Наступает тяжелая минута, когда произносишь страшные слова: «Я боюсь!..», хотя давно стучал зубами, не решаясь сознаться в этом.
Онисим Кош сделал шаг назад и громко произнес:
— Ты боишься, милый друг.
Он остановился, стараясь определить впечатление, которое эти слова должны произвести на него. Ни один мускул его тела не содрогнулся.
Руки его остались спокойно в карманах. Он не почувствовал даже того легкого удивления, которое обыкновенно испытываешь, услышав в тишине свой собственный голос. Он продолжал смотреть прямо перед собой и вдруг подался вперед: на желтом песке аллеи ему почудились следы ног, местами ясные, местами затертые другими следами. Он вернулся к калитке, нагнулся и взял в руку горсть песка; это был очень мелкий и сухой песок, который должен был разметаться от малейшего ветерка. Он раскрыл пальцы, и песок рассыпался светлой пылью. И вдруг все его сомнения и все теории насчет страха и фантастических образов, внушаемых им, разом рассеялись. Никогда ум его не был более ясным, никогда он не чувствовал в себе такой спокойной уверенности. Ум его работал, как добросовестный работник, который быстро справляется со своим делом и с последним ударом молота берет в руки окончательную работу и с удовольствием осматривает ее.