Doloroso

Долина Вероника

Во мне самой почти затих.

А ведь звучал, а ведь дрожал и не сдавался!

Хотя душа удивлена,

Хотя душа утомлена —

Но все ж цела! А вот и стих образовался.

* * *

Я теряю тебя, теряю.

Я почти уже растеряла.

Я тираню тебя, тираню.

Позабудь своего тирана.

Вот бескровный и безмятежный

Островок плывет Чистопрудный.

Заблудился мой голос нежный

Над Неглинною

и над Трубной.

Я теряю тебя, теряю.

Просто с кожею отдираю.

Я теорию повторяю,

А практически умираю!

И играет труба на Трубной,

И поют голоса Неглинной

Над моей головой повинной,

Над душою моей невинной.

Так идем по стеклянной крошке,

Напряженные, злые оба.

Намело на моей дорожке

Два совсем молодых сугроба.

И оглядываюсь еще раз,

И беспомощно повторяю:

Ну, услышь мой дрожащий голос,

Я теряю тебя, теряю.

* * *

И вот походкой не московской

Идет себе по Маршалковской

И то и дело оставляет

Свой неприметный в мире след.

И не пойми его превратно,

Но он склоняется приватно

К тем магазинчикам приятным,

Где горит уютный свет.

Варшавский фокстерьер – не то, что наш.

Он и ухожен, и расчесан, и подстрижен,

Хозяйским ласковым вниманьем не обижен.

Не фокстерьер – а в рамочке пейзаж.

А я походочкой московской

За ним иду по Маршалковской.

Поскольку я без провожатых —

Бреду за этим фоксом вслед.

И не пойми меня превратно,

Но я уже клонюсь приватно

К тем магазинчикам приятным,

Где горит уютный свет.

Варшавский фокстерьер – серьезный пан.

Не может быть, чтоб он гонял каких-то сявок,

Чтоб хмурых кошек выпроваживал из лавок,

Чтобы таил в себе хоть маленький изъян.

Он на цепочке на короткой,

А я за ним трусцою робкой.

Но вот закончились витрины,

И встал хозяин прикурить.

Толпа сновала и редела,

А я стояла обалдело:

Вот мой хотель, а я хотела

Хоть с кем-нибудь поговорить.

Варшавский фокстерьер, ты тут в чести.

Так вот, хочу тебе сказать: «До зобачення».

Собачее твое предназначенье —

Меня с Варшавой коротко свести.

* * *

Назови меня пани!

Поцелуй мне пальцы.

Так нигде больше,

Как было в Польше.

Вот

как это было.

Я бы все забыла,

Да не будет больше

Так, как было в Польше.

Помню все...

А мудреное пиво?

А чудные поляки,

Подающие исподволь

Мне какие-то знаки?..

Пани есть французска?

Пани югославска?

И глядит фарцовщик

С потаенной лаской.

Помню все...

Не хочу просыпаться,

Не хочу возвращаться.

Никакого же проку

От меня домочадцам!

Все в себе обрываю,

Да что я ни затеваю —

Даже маленький шрамик твой

Я не забываю,

Помню все...

Забываю, но помню все.

Забываю, но помню все,

Забываю, но помню.

Помню все,

Засыпаю, но помню все,

Просыпаюсь, но помню все,

Не хочу забывать.

* * *

Ты делишься со мною планами,

А я не вписываюсь вновь.

Опять неловкая, нескладная —

Ты, среднерусская любовь.

Где-где с котятами и птичками

Любовь танцует в облаках?

А ты у нас – дитя со спичками,

Дитя со спичками в руках.

У нас одних такое станется:

С резным крылечком теремок,

А пригляжусь – из окон тянется

Сырой удушливый дымок.

Она стоит – платочек, валенки,

Бездумный взгляд ее глубок.

В ее ладони зябкой, маленькой

Зажат проклятый коробок.

О, это наши поджигатели...

Ничтожна мировая связь.

Какие силы мы потратили,

С сироткой этою борясь!

Какими нежными привычками

Нам защитить себя теперь,

Когда опять дитя со спичками

То в окна постучит, то в дверь?

* * *

Мой толстокожий персик,

Ты бацаешь так рьяно!

А мамочкины песни

Не любит фортепьяно.

Дверных печальных петель

Скрипенье так знакомо...

От мамочкиных песен

Сквозняк идет по дому.

Сквозняк идет по спинам

От этой самой песни.

Он пенится как пиво,

Пузырится как пепси.

Сквозняк бежит меж клавиш,

Как горькая настойка.

И ты его узнаешь,

Но только – не настолько.

Мой толстокожий персик,

Прозрачнее кристалла