Долой оружие!
Шрифт:
– Мы приписываем воле Божией все, чего нам хочется достигнуть самим, – перебил Тиллинг. – Как будто Господь может отменять на время вечные заветы любви. Все это выходит грубо, непоследовательно и ребячески наивно. Затем приписывать высшему существу наши страсти, наши стремления! – А теперь, графиня, – прибавил барон, вставая, – позвольте с вами проститься. Извините, пожалуйста, что я невольно поднял такой невеселый спор.
Голова у меня шла кругом; я не понимала себя от разнородных ощущений, нахлынувших вдруг, точно бурный прилив. Все только что сказанное Тиллингом еще более возвысило в моих глазах любимого человека… И мне приходилось
– Одну минуту, барон Тиллинг, – сказала я… – мне хочется показать вам еще ту фотографию, о которой мы говорили прошлый раз.
Он с удивлением вскинул на меня глаза, потому что между нами никогда не было и речи ни о какой фотографии. Однако Тиллинг последовал за мною в уголок гостиной, где нас не могла слышать остальная компания. Я раскрыла наудачу один из альбомов, лежавших на столе, и барон склонился над ним. Тут я сказала ему вполголоса, вся дрожа от волнения:
– Я не отпущу вас таким образом… Я хочу, я должна с вами переговорить.
– Как хотите, графиня – я слушаю.
– Нет, не теперь. Вы должны прийти ко мне еще раз… завтра, в эти же часы.
Он как будто колебался.
– Я приказываю вам… заклинаю вас памятью вашей матери, которую мы вместе оплакивали…
– О, Марта!…
Мое имя, произнесенное им, заставило меня вздрогнуть в приливе счастья.
– Итак, завтра, – повторила я, заглядывая ему в глаза.
– В эти же часы.
Мы поняли один другого. Я вернулась к остальным гостям, а Тиллинг, поцеловав мне руку и раскланявшись с присутствующими, скрылся за дверьми.
– Странный человек, – заметил отец, покачав головою. – Все, что он тут наболтал, едва ли бы встретило одобрение в правительственных сферах.
XII.
На следующей день, я опять дала приказание не принимать никого, кроме барона Тиллинга, как и при первом его визите.
Предстоящий разговор наполнял мое сердце и сладким нетерпением, и боязнью, и некоторым смущением. Я не знала хорошенько, что скажу ему, да и не хотела обдумывать. Если б он спросил: "итак, графиня, что такое намеревались вы мне сообщить? Чего вы от меня желаете?" Не могла же бы я ответить ему откровенно: "Я хотела сообщить вам, что люблю вас, а желаю я… чтоб ты остался". Но, конечно, он не станет допытываться моей тайны в такой сухой форме и мы поймем друг друга без категорических вопросов и ответов. Самое главное заключалось в том, чтоб увидеть его еще раз и, если разлука неизбежна, обменяться с ним, по крайней мере, задушевным словом, проститься, как следует… Но при одной мысли о прощании мои глаза наполнились слезами.
В эту минуту Тиллинг вошел в гостиную.
– Я повинуюсь вашему приказанию, графиня, и… Но что такое с вами?… – прервал он себя. – Вы плачете и теперь?
– Я?… Нет… это дым… камин в соседней комнате… Садитесь. Тиллинг… Я рада, что вы пришли.
– А я счастлив, что вы приказали мне прийти – помните? – именем моей покойной матери… После того, я решил высказать вам все, что лежит у меня на сердце. Я…
– Ну?., что же вы молчите?
– Говорить
– Но вами было высказано столько доверия ко мне – в ту печальную ночь, которую вы проводили у изголовья умирающей. – Почему же теперь я для вас точно чужая?
– В тот торжественный час я был сам не свой, а когда опомнился, на меня напала моя обычная робость. Я вижу, что преступил в то время свое право и, чтобы не делать того же вперед, избегал встречи с вами.
– Действительно, так: вы, по-видимому, избегаете меня. Но почему это?
– Почему, потому что… потому что обожаю вас.
Я ничего не ответила и отвернулась, чтобы скрыть свое смущение. Тиллинг также умолк.
Наконец, я собралась с духом и прервала молчание:
– А почему вы хотите оставить Вену?
– По той же причине.
– А разве вы не можете изменить своего решения?
– Мог бы, потому что мой перевод еще не состоялся.
– Тогда оставайтесь. Он взял мою руку.
– Марта!
Во второй раз он назвал меня по имени, и эти два слога звучали так обаятельно для меня в его устах… Мне следовало ответить ему что-нибудь такое, что звучало бы и для него так же сладко – тоже два слога, в которые я пложу все чувство, которым полно мое сердце. И вот, подняв глаза на Тиллинга, я вымолвила:
– Фридрих!
В ту же минуту отворилась дверь и в комнату вошел мой отец.
– Ах, ты дома! Алексей сказал, что тебя нет, и я решил подождать твоего возвращенья… Здравствуйте, Тиллинг! После вашего вчерашнего прощанья, я удивлен, видя вас здесь…
– Мой отъезд отменен, ваше превосходительство, и я пришел.
– Сообщить о том моей дочери? Прекрасно. А теперь узнай. Марта, что привело меня к тебе. Мне нужно потолковать с тобой о важных семейных делах.
Тиллинг поднялся.
– В таком случат, может быть, я являюсь помехой?
– Ничего; время терпит.
В душе я отсылала отца с его семейными делами к антиподам. Его приход испортил мне все. Нельзя было явиться более некстати. Тиллингу оставалось только уйти. Но после того, что произошло между нами, его удаление не грозило разлукой: наши мысли, наши сердца были с тех пор неразлучны.
– Когда же я увижу вас. опять? – спросил он тихонько. целуя мне руку на прощанье.
– Завтра, в девять часов утра, я приеду на Пратер верхом, – отвечала я тем же тоном.
Мой отец раскланялся с гостем довольно холодно, и едва за бароном затворились двери, как он набросился на меня с суровой миной:
– Что это значит? Ты не велишь никого принимать, и вдруг я застаю тебя вдвоем с этим господином?
Я вспыхнула от гнева и частью от смущения.
– О каком же семейном деле хотел ты…
– Да вот об этом самом, милостивая государыня. – Я желал удалить твоего курмахера, чтобы высказать тебе свое мнение… Наши семейные интересы сильно пострадают, если ты, графиня Доцки, урожденная Альтгауз, уронишь свою репутацию.
– Дорогой папа, я имею самого верного охранителя своей чести в лице моего сына Рудольфа Доцки; что же касается родительского авторитета графа Альтгауза, то позволь почтительно напомнить тебе, что я, в качестве, самостоятельной женщины и вдовы, не завишу от него более. У меня нет намерения завести интимного друга, как ты, по-видимому, предполагаешь; если же я и думаю вступить во второй брак, то буду руководствоваться в своем выборе только влечением собственного сердца.