Должность во Вселенной. Время больших отрицаний (сборник)

Савченко Владимир

И пошло, и поехало.

«Прошу вас, Людмила Сергеевна, займите вы мое место. Научите меня, темного, как надо, просветите!..» – сделал жест рукой Бугаев, и было ясно, что он не уступает место и не собирается учиться, а лишь дает достойную отповедь математической нахалке. «Да вы начните управлять потоком не на въезде в зону, а раньше: на шоссе, на пристани, на вертодроме, – не отступала та, – вдвое его усилите!» – «Вот даже как! Интересно!..» – «Да что грузы, – сказал начплана, – людей не хватает для полной загрузки. И неоткуда взять…» – «Скорости движения надборист Буров, – лифтов, грузовиков, вертолетов – всего! А то перео увеличивать, – вступил пристраховываются,

глядеть тошно». – «А ты нам радиопривод сделал? – подавил его могучим видом и рыком пилот Иванов. – Сделай, тогда будем летать быстро и по коротким маршрутам. А без надежного привода в НПВ если быстро, то прямо в открытый гроб. Летишь на зеленое, а вблизи оно, оказывается, красное!..»

– А я вот ничего не понимаю, – прозвучал среди общего шума голос Васюка-Басистова, прозвучал с такими наивными интонациями, что все обратились в его сторону: чувствовалось, что действительно человек ничего не понимает. – Почему надо все выше, быстрее, больше, мощнее? С самого начала «давай-давай», все время «давай-давай»… Что нам жжет пятки? Ведь если и не выкладываться на пределе возможностей, все равно в НПВ выходит очень прилично. Ну, неполная загрузка, ну, вместо теоретического ускорения в тысячу раз будет практическое в сто… но ведь все-таки в сто раз! Вспомните, недавно мы осваивали десятый, двадцатый, сороковой уровни – и радовались: как здорово!..

– Если на то пошло, можно вспомнить, как еще полгода назад мир вообще обходился без НПВ, – подал реплику Корнев.

– Тоже верно, – взглянул на него Васюк. – А теперь сплошной зарез и аврал… какое-то судорожное стремление выложиться, выгадать и урвать. Может мне кто-нибудь объяснить: в чем смысл жизни?

Все запереглядывались: вот нашел, где выяснять про смысл жизни – на производственном совещании. Даже Бугаев, который только что стенал от тягот, смотрел на Анатолия Андреевича с сомнением. Нина Николаевна негромко спросила:

– Это писать в протокол?

Около нее захмыкали.

– Смысл жизни, молодой человек, – начплана Документгура, лысый, умудренный и морщинистый, строго взглянул на Толюню поверх очков, – в том, чтобы дожить до пенсии. До хорошей пенсии.

– А когда дожил, то в чем? – не унимался тот.

– Ходить на рыбалку.

– И все?

– И все. Нина Николаевна, протоколировать это необязательно.

Присутствующие облегченно улыбались. Пец наблюдал. Корнев в задумчивости «подоил» нос.

– Нет, – сказал он, – не поняли вы, Василиск Васильевич, нежную, трепетную душу Анатолия Андреевича. Не поняли суть вопроса. Я понял – и сейчас все объясню… – Он облокотился, устремил на Васюка затуманившийся взгляд и даже будто пригорюнился. – Понимаешь, Толюня, друг мой, все началось еще в каменном веке. Ну представь: палеолит, вокруг дико и страшно, и наши славные предки троглодиты ворочают, перекатывают каменные глыбы. Например, к обрыву – чтобы обрушить на зазевавшегося мамонта. Или сделать завал, запруду… Ну о чем говорить: каменный век, без камня – как без рук! Работа тяжелая – перекатывают, аж спина трещит. И вот один сообразил: сунул под свой камень палку, уперся – и перевернул глыбу, как пушинку. Изобрел рычаг! Другие радостно перенимают опыт, спина не трещит, жить стало легче… но разве они утешились этим? – Александр Иванович выдержал паузу, вздохнул. – Как бы не так: они начали подсовывать палки под все более крупные глыбы – пока снова не начала трещать спина и не понадобилось придумывать что-то еще для облегчения труда! Так и повелось, так с тех пор и пошло, дорогой Толюнчик: каждое новшество – от рычага и колеса до кибернетики

и нашего НПВ – сначала дает возможность делать легко то, что делалось с трудом… а потом нагружается до предела, пока снова не начинает трещать спина. Эта дурная наследственность и жжет нам, по твоему удачному выражению, пятки. Не будь ее, качались бы мы с тобой, друг Андреич, на деревьях, закрутив хвосты вокруг веток, – и никаких проблем.

– Н-да… – вздохнул Бугаев, – вон, оказывается, кто виноват. Не буду я, граждане, ставить канатную дорогу, а выпишу у Альтера Абрамовича шкуру и каменный топор и пойду раскрою череп тому умнику с палкой. Чтоб и другим было неповадно.

– Вениамин Валерьяныч, – подал голос Зискинд, – вы опоздали ровно на миллион лет!

Пец смотрел на сотрудников: одни слушали с удовольствием, другие с вежливой скукой, – но у всех, за исключением разве Васюка, отношение к этому явно было как к интермедии, к забавной передышке между спорами о важных делах, ради которых и собрались. Да и сам Корнев выдал эссе о троглодитах не из склонности к философии, а более от богатства своей артистической натуры.

«Образ башни, образ башни… – завертелся в уме Валерьяна Вениаминовича прежний мотив. – Каждый видит только свое, озабочен своим, а все вместе они – живая, лезущая в небеса Шара башня. Даже распри их – лишь различия в том, что объединяет всех как само собой разумеющееся: стремление расти, осваивать открывающиеся в НПВ возможности. И они будут делать все, чтобы подниматься и распространяться в Шаре. С упреками и претензиями друг к другу, с деловыми разногласиями, а возможно, и неделовым подсиживанием… но будут!»

И – как вчера у этой экранной стены – холодком какой-то ощущаемой истины повеяло на директора. Но уловить и перевести ее в слова он опять не смог – потому что совещание вернулось к СЕРЬЕЗНЫМ вопросам. Следующим пунктом была грызня из-за перемещений на высокие уровни. В протоколе это называется деликатнее, но суть была именно такая: неоднородное пространство-время делили, как в других НИИ делят новые площади (площадя), штатные единицы и дефицитное оборудование. И как в других институтах выцарапанные у руководства, отвоеванные у других отделов электронный микроскоп, комната с вытяжным шкафом, полставки старшего механика и тому подобное были не просто микроскоп, комната, полмеханика, а признание заслуг и важности работ, утверждение престижа отдела, – так и здесь это измерялось в отвоеванных, вырванных числах уровня или высот в метрах.

Все стремились к большим К, к быстрым крупным делам.

Напоследок директор преподнес сюрприз:

– Прошу внимания! Протоколы сегодня ведем последний раз. Это тоже почти каменный век, хватит. Далее все в магнитозаписи. Не только на совещаниях – любые деловые разговоры, научные и технические обсуждения, дискуссии, споры… все стоящее. Всюду будут микрофоны и соответствующая аппаратура, включающаяся с голоса. Ответственный Буров, исполнители – команда Терещенко. Все сводится в банк магнитозаписей, который будет доступен всем командирам…

– Ого! – сказал кто-то. – Включение с голоса – это хуже, чем у следователя.

– Разумеется, каждый вправе микрофон отключить или записанное стереть, – взглянул в ту сторону Пец. – Эти клавиши тоже будут на пультиках…

– Нет, ну правильно, – вступил Корнев. – Из-за этого ускоренного времени мы не видимся фактически неделями. Я вот так по вам всем даже соскучился. – Он широко улыбнулся. – Хоть слышать будем друг друга: кто где что сказал, предложил, решил.

– Совещание закрыто, – встал Пец. – Благодарю.