Должность во Вселенной

Савченко Владимир Иванович

I

— Александр Иванович, — сказал директор, когда они остались одни, — что за тон?!

— И что за вид! — подхватил Корнев в той же тональности. — Что за манера поведения! И вообще!..

— Что с вами, Саша?

— Что со мной… ах, если бы только со мной! — Он передвинулся на столе, подтянул ноги, обнял колени руками — получилось неудобно — опустил одну; его будто корчило. — Что со мной! А что с вами, со всеми нами, с миром этим?… Так что в самом деле со мной? — Он приложил сложенную трубкой ладонь к носу, к губам, опустил — смотрел мимо Валерьяна Вениаминовича; голос был угрюмый и задумчивый. — Жил-был мальчик не без способностей и с запасом энергии. Кончил школу, вырос, стал инженером. Ему очень нравилась всякая техника: приборы, стрелки там, блеск шкал, схемы, конструкции, индикаторы, электроны проскакивают, реле щелкают, музыка играет, штандарт скачет… все как у Гоголя Николай Васильевича, только на нынешний лад. Ему очень нравилось быть талантливым: изобретать,

изыскивать, придумывать новое, до чего другие не доперли, делать это — чтоб восхищались, уважали, хвалили, завидовали, считали исключительным. Ему повезло, попалось занятие, в котором можно себя выразить, выплеснуть душу делами. Он был замечен, возвышен, достиг постов. И делал, творил — ого-го!.. Постойте, как это у Есенина? — Главный инженер крепко провел ладонью по лицу. — Ну, в той поэме, которую он написал перед тем, как удавиться? «Черный человек», во! «Жил мальчик в простой крестьянской семье, желтоволосый, с голубыми глазами. И вот стал он взрослым, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою…» Э, то, да не то: и не из крестьян, не с голубыми и не поэт — хотя сил-то, может, и не меньше. То, да не то… А! — Он поднял глаза на Пеца. — Что об этом? Хотите, Вэ-Вэ, я вам лучше сказочку расскажу?

— Давайте сказочку, — согласился тот, усаживаясь.

— Даже не сказочку, а так… фантастику для среднего школьного возраста. С назидательным концом.

— Хорошо, давайте фантастику.

— Фантастика простая: пусть это наша Земля там, в глубинах Шара, в Меняющейся Вселенной. Но наблюдаем ее не мы, а какие-нибудь такие… жукоглазые. Не от мира сего. Общего с нами у них только механика, ну, еще зримое восприятие, можно и звуковое, раз есть преобразователь Бурова, а все прочее не совпадает. Дома, угодья, стада, заводы? Им это не нужно, они электричеством живы. Транспорт им тоже ни к чему, у них телекинез или такая, скажем, общая взаимосвязь, что перемещение информации равносильно перемещению существа и объектов… Сволочи, одним словом, ничего о нашей жизни, о насущном значении предметов и событий понимать не могут.

Александр Иванович немного успокоился, распрямил спину; сейчас он разрабатывал идею.

— И вот, значитца, наблюдают жукоглазые-электронные нашу родимую планету. Всеми способами своей системы ГиМ: и импульсные снования от «кадр-тысячелетие» через «кадр-год» до кадра в сутки, и ступенчатое сближение почти до упора. Даже добавим им то, что у нас нечасто получалось: четкое различение всех деталей в масштабе 1:1. Оно, если подумать, жукоглазым и не очень-то нужно: во-первых, в размытом видении легче выделить суть, общее — это мы уже оценили, а во-вторых, что им все эти тонкости-подробности — расцветки, линии, узоры, лепестки, закаты-восходы?… Все одно, как запонки для бегемота: что он ими застегнет! Но — поскольку все это есть, наполняет и украшает нашу жизнь — пусть. Итак, что же они увидят в разных режимах и планах: общем, среднем, ближнем, сверхближнем?… И так до упора?

Он помолчал, поднял палец:

— Но сначала, Вэ-Вэ, давайте суммируем, что мы-то узнали о жизни планет. Во-первых, что жизнь их — такое же событие, как и все в Меняющейся, то есть в подлинной, Вселенной: не было — возникло — побыло — исчезло. В самом общем режиме наблюдений мы видим, что таким событием, собственно, является струя-пульсация материи-времени, а турбулентное кипение и пена его — вещество — лишь самое заметное в ней. Критерий Рейнольдса, теория Любарского… все просто: напор струи усиливается — турбулентное ядро стягивается в вихревой комок, в плотный шар с устойчивым вращением и выразительным видом — держится таким, покуда струя его несет; ослабевает она — и он расплывается-рыхлится-растекается-разваливается. Переход в ламинар. Но это не только страшно просто, но и просто страшно, да и очень быстролетно, событийно… Поэтому будем, как нас в школе учили: два пишем, сто в уме — и вместе с жукоглазыми давайте ориентироваться на более приемлемое — образ планеты в пустоте. Она — весомый большой мир, а в режимах наблюдений, подобранных так, что впечатления от изменений облика сравнимы с впечатлениями от самого облика, еще и живой…

— Квази-живой, — уточнил Пец. — Как бы.

— Ну, поскольку мы ни одну планету MB не ущипнули за бочок и она не сказала «Ой!», — пусть «квази», — согласился Корнев. — Это нам все равно. Все — время, Вэ-Вэ, только оно и живет, порождает и поглощает свои творения, образы. Из этого сделали жуткую легенду о боге Хроносе, пожирающем своих детей; даже рисуют — Гойя, например — чудище трупного цвета, которое хватает и тянет ко рту младенцев… А на самом деле все предельно просто: поток и волнение на нем. Или в нем. Но это в сторону. Малость занесло, извините… Вернемся к планетам, комьям вещества в пустоте. К такому — уже непервичному — восприятию их жизни (или, по-вашему, квазижизни) можно применить понятия физики. Но, что замечательно, более всего к начальному этапу формирования ее. Правда, происхождение вращения космических тел — и даже систем их вплоть до Галактик — физика и астрономия не сечет. Не объясняет. Но в остальном концы с концами более-менее сходятся.

Итак, поехали. Из выброшенного ли звездой шлейфа возник начальный сгусток вещества,

или светило захватило его на стороне, — все равно дальнейший рост тела планеты идет за счет аккреции: гравитационного стягивания ближних комочков и пыли, опадания их, слипания. Важный процесс, для Земли он вроде бы еще не кончился. Поскольку слипшиеся комки отдают друг другу кинетическую энергию, из нее получается такое тепло, что первоначальный шар, все его будущие базальты, граниты, гнейсы — не только расплавлен, но местами даже кипит и пузырится. Косматая, дрожащая, сплюснутая, быстро остывающая звезда. И уменьшающаяся, плотнеющая. Так возникает твердь, кора — сначала раскаленная и с островами— «льдинами», затем и сплошная. Она хладеет, видна в отраженном свете; свое излучение сходит, как и положено для остывающих тел, ко все более низким электромагнитным частотам: к инфракрасным, субмиллиметровым, сантиметровым… затем и вовсе к радиочастотам. Это советую запомнить, Вэ-Вэ.

«Я закон Вина со школы помню», — хотел откликнуться тот, но сдержался. Он сейчас не столько слушал Корнева (тот явно подводил к чему-то основательно, издалека, но пока говорил знакомое), сколько смотрел на него. Девять месяцев назад, когда они встретились, Корневу было тридцать пять, Пецу пятьдесят пять… а сейчас перед Валерьяном Вениаминовичем сидел пожилой человек. И в основном это произошло с ним за последнюю неделю, которую они не виделись. Похоже было, что Александр Иванович хватанул ускоренного времени, как хватают дозу радиации в сотни рентген. «Значит, обитал преимущественно здесь, часто поднимался в кабине ГиМ?»

…Девять календарных месяцев, немало трудно подсчитываемых реальных лет, а встречи вот так, с глазу на. глаз для откровенного разговора, все были наперечет. Первая — в декабре, когда гуляли по заснеженному эпицентру среди разрытых канав; потом в кабинете Пеца в день штурма Корневым ядра, визита зампреда и «поросячьего бума»; третья в день идеи ГиМ… ну и еще все общение в создании этой системы. А остальное все — на бегу, на совещаниях, по телеинвертеру, а если и один на один, то для коротких деловых контактов — в заданном башней темпе. А так хотелось порой пообщаться, покалякать — не как с главным инженером, а как с симпатичным, чем-то даже родным человеком. «Сволочеем мы от гонки…»

— Согласно физике остывает планета, согласно ей уплотняется, — продолжал ровным голосом Корнев. — От закона тяготения идет на ней то, что вы некогда хорошо назвали разделением: самые плотные вещества уходят поглубже, сравнительно легкие образуют кору, а газы и испарения обволакивают шар атмосферой. Правда, все стороны разделения веществ — например, что они не сплошь перемешаны, а в изрядной части образуют довольно однородные залежи (к которым мы потом прибавим слова «полезных ископаемых») — так просто не объяснишь. А тем более и замену первичной «доменной» атмосферы, какая сейчас на Венере осталась, на кислородно-азотную. Здесь в дело впутывается органическая жизнь (природа коей нам, кстати, неизвестна): буйный расцвет растительности — а от него залежи угля, нефти, иных горючих материалов… животный мир — словом, смотри учебники. Это я, Вэ-Вэ, как вы догадываетесь, переношу на иные планеты то, что знаем о строении Земли. В Меняющейся Вселенной мы наблюдаем самые поверхностные процессы разделения: первичной грязи — на сушу и водоемы с реками, вымораживание избытка влаги из атмосферы в приполярные и горные ледники. Это тоже стыкуется с наблюдаемым на Земле, а о ней ведь и речь… Еще раз отмечу, что все эти процессы горизонтального, не по вине тяготения, разделения веществ, а тем более образование — как, знаете, зарядов в обкладках конденсатора — с одной стороны, горючих материалов в коре планеты, а с другой, в атмосфере, того, благодаря чему они отменно горят, кислорода… все это жутко нефизично, антиэнтропийно. Нынче фонтан загоревшейся нефти или газа месяцами погасить не можем — а само по себе, невзирая на геологические потрясения, грозы с молниями, лесные и степные пожары, богатство это спокойно хранилось сотни миллионов лет. Потому что шло именно разделение, набирание планетой зрелой выразительности в структуре и облике (как и у всех живых существ бывает). А нарочитое оно или стихийное, живое или не очень — это пока что, пожалуй, и не нам судить.

Но… но! — мы, великие скромники, рассматриваем этот процесс на своей планете как естественный — если и не по теоретической ясности, то, по крайней мере, в смысле «так и должно быть». Так и должно быть, потому что к завершению процесса: когда успокоилась твердь, очистились воды и атмосфера, образовались залежи, богато развилась органическая жизнь — появились разумные существа Мы, — и нам все это оказалось кстати. Нет, правда, Вэ-Вэ, и в учебниках, и в монографиях всюду ведь явно или неявно проводится мысль, что вся миллиарднолетняя история Земли суть предисловие к нашей цивилизации, приготовление планеты к более высокой — ноосферной! — ступени развития мира. Мы-ста… Мы этой материи покажем, как надо! Ну, а если академически, то свою цивилизацию мы рассматриваем как дальнейшее развитие и прогресс, так? «Океан впадает в реку, речка в тазик, таз в меня…» Это у Феликса Кривина есть такая «Басня о Губке». Извините, Вэ-Вэ, опять малость занесло…