Дом без ключа. Книга 2
Шрифт:
Бергер, выбритый и выспавшийся, в два шага доходит до середины комнаты. Он в штатском и на зависть элегантен. Белоснежная рубашка подпирает шею жестким от крахмала воротничком; манжеты выглядывают из рукавов ровно на сантиметр, не больше...
— Юстус? Я искал тебя в «Лютеции». Почему ты оказался здесь?
— Работа,— говорит Бергер.— Ну, как Берлин?
— Бранденбургские ворота все еще на месте...
— Я так и думал,— серьезно говорит Бергер и достает трубку.
— Да, да, кури. Шустер в приемной?
— Прикажешь позвать?
— Позже, сейчас я тебя кое-чем обрадую: скоро прибудет Гаузнер.
—
— Я отозвал его в свой штаб. Гаузнер умница, а опыта ему не занимать. Он начинал эаниматься Леграном и парижскими передатчиками раньше нас с тобой.
— Рад слышать. Но это не все?
Рейнике выдерживает паузу.
— Ты угадал. В Штутгарте организовывается новая контора — «Алеманише Арбейтскрайс». Канарис и Мюллер договорились, что она станет филиалом штаба и полностью нацелится на Женеву. Недавно там был Шелленберг.
— В Женеве?
— В Штутгарте. Ом виделся со Швартенбахом из швейцарской разведки и совещался с ним на вилле фон Стауница.
— О чем они говорили?
— Спроси что-нибудь полегче. Скорее всего новая комбинация Управления VI в отношении «Геомонд».
— Против «Геомонд»?
— Да. С этой группой надо кончать. Быстро и без следов.
Рейнике с треском припечатывает карандаш к полированной доске стола. Пальцем давит открошившийся грифель.
— Штутгартскую контору подчинили тебе.
— Надо благодарить?
— Не я решал, Юстус. Ты остаешься моим заместителем по штабу. Я сам, как тебе известно, раздваиваюсь между Берлином и Францией... Мне приказано спросить тебя: ты согласен?
Бергер, посасывая трубку, разглядывает кончик ботинка. Губа его брюзгливо выпячивается, в глазах — равнодушие.
— Если все решено, не будем обсуждать. Ты не хочешь пригласить Шустера? Он ждет.
— Со щитом?
— Рации опять исчезли,— невыразительно говорит Бергер и спичкой помешивает табак в трубке.— Где мой «кепстен»?
— Привез,— успокаивает Рейнике, склоняясь над телефоном.— Скажите Шустеру: пусть войдет.
Бергер встает и отходит к окну. Широкая спина его, обтянутая пиджаком, вздыблена буграми мышц. Он силен, как борец, и Рейнике видел однажды, как Бергер на пари двумя пальцами легко свернул штопором толстую мельхиоровую ложку.
Дверь отлично смазана и открывается беззвучно, впуская Шустера. Слушая рапорт, Рейнике невольно следит за каждым движением Бергера, медлительно ворочающего широкими плечами.
— Сводка при вас, капитан?
Почувствовав грозу, Шустер оправдывается:
— Мои операторы сделали все, что могли, бригадефюрер!
Где рации?—тихо спрашивает Рейнике.— Где рации, капитан?
— Я объясню,— вмешивается Бергер.
— Нет! Говорите вы, Шустер! Я жду!
— Передатчики сменили частоты.
— Я объясню,— настойчиво повторяет Бергер.— Бригадефюреру следует прочесть сводки за последние два дня. То, что рации не пеленгуются, только полдела.
— Это так,— подтверждает Шустер.— В последний раз их засекли тридцать шесть часов назад. Они выходили из районов Каре дю Норд, госпиталя Бедных Детей и Сен-Лазаре.
— Сколько
— Всего пятнадцать, но шесть ремонтируются.
— Я объясню,— в третий раз говорит Бергер.— Машины — это не так важно.
— Что же важно, черт возьми?
Рейнике машет рукой. Неожиданная вялость валится на него, придавливает, заставляет сесть.
— Побудьте в приемной, Шустер,— говорит Бергер и ждет, когда дверь захлопнется за капитаном.— Теперь понимаешь, Вилли?
— Далеко не все...
Некоторые факты наводят на мысль, что месье Легран в Париже.
Рейнике недоверчиво пожимает плечами.
— Три рации, расположенные а разных концах,— настаивает Бергер,— и каждая из них эстафетой передает десять цифрогрупп. Кольцо, в котором пеленгаторы мечутся, не зная, за кем гнаться... Это Легран, Вилли!
Рейнике поднимает голову.
— Все мы будем хороши, если это так. И я, и ты, и Гаузнер... В Берлине вынут из архива наши доклады и спросят: когда вы лгали? В марте, подписываясь под сообщением, что Легран бежал и сидит в Москве, или сейчас, утверждая, что он в Париже? Что ты ответишь?
Бергер прикусывает мундштук трубки и тяжело поводит плечами.
— Отвечу, что мы его возьмем. Ты не согласен, Вилли?
6. Август, 1943. Женева, рю Лозанн — Люцерн, Капельдаге, 5.
Грюн — один из очень немногих, с кем Ширвиндт встречается в Женеве. Он опытен и обставляет свидания сотней предосторожностей, ни одна из которых, впрочем, не является лишней. Грюн, Камбо, новый источник — Макс из Люцерна и еще — курьеры, обеспечивающие контакты с радистами; вот и вся группа. Система связей и «почтовых ящиков», отработанная Вальтером, пока не подводила, но это не означает, что ее следует сохранять навечно: любая шарада когда-нибудь разгадывается, если поломать голову. Оттягивая разгадку и отвлекая внимание БЮПО, Ширвиндт с помощью Грюна заваливает «Геомонд» письмами с самым невинным содержанием, посланными с разных концов Конфедерации. Некоторые из них не доходят до него, исчезают, осев, по всей видимости, в сумочке прилежной Элем. Ширвиндт ведет таким письмам учет и установил, что Элен выбирает те, где текст занимает мало места: очевидно, специалисты объяснили ей, какое значение имеют широкие поля при использовании тайнописи.
— БЮПО старается!—сказал Вальтер Грюну.
— А если это немцы?—усомнился Грюн.— Они не станут долго ждать, повозится немного — и — готт мит унс! —шлепнут вас в ближайший теплый вечерок. А?
Ширвиндт беззвучно засмеялся: так не вязалось «теплый вечерок» и «шлепнут». Сказал:
— Не вижу смысла. Я для них — сущая находка. Дешифрованный, торчу на виду и, судя по корреспонденции, не сворачиваю работу.
— Потому-то они вас и уберут!
— Или, напротив, станут оберегать. Рассудите сами. С кем и каким образом я связан — не установлено. Какова моя информация — неизвестно. И вообще — сплошные «как», «почему», «кто» и «каким образом». И такая глупость: моя смерть, похороны, плюмажики на катафалке и секреты, ушедшие безвозвратно. Пока то да се, пока на мраморной досочке высекают мое фальшивое имя, где-то возникает кто-то, немцам абсолютно неизвестный, и, переняв группу, продолжает начатое...