Дом без ключа
Шрифт:
Когда конвой забирает арестованную, комиссар звонит вниз, в комендатуру, отдает нужные распоряжения и немедля вызывает полевой аэродром. Материал слишком важен, чтобы доверить его фельдсвязи. В таких случаях лучше всего лететь самому.
В самолете Гаузнер спит. Он сделал свое дело и имеет право отдохнуть, тем более что по опыту ему известно, как трудно получить приличный номер в общежитии РСХА. Здесь всегда переполнено.
Берлин встречает его серым от дождя рассветом. В аэропорту Гаузнер не меньше часа созванивается с главным управлением безопасности
На Принц-Альбрехтштрассе громила равнодушно распахивает дверку и, даже не откозыряв, возвращается за руль и отъезжает. Маленький человек, сидящий в комиссаре Гаузнере и расправивший было плечи в Брюсселе, опять начинает в полном объеме сознавать свое ничтожество.
Тем более неожиданным оказывается для Гаузнера прием, оказанный ему начальником третьего отдела гестапо штандартенфюрером Рейнике. Выслушав доклад, Рейнике связывается с кем-то, просит принять их двоих и ведет Гаузнера на этаж, где, как помнит комиссар, располагаются кабинеты руководителей РСХА.
— Поправьте пояс, — вполголоса говорит штандартенфюрер, и они входят в просторную приемную.
Ждать им приходится совсем недолго, не больше минуты. Адъютант, словно восковая кукла замерший за столиком, вскакивает на сигнал зуммера и приоткрывает отделанную полированным орехом дверь.
— Прошу…
Гаузнер, подобравшись, переступает порог. Вскидывает руку:
— Хайль Гитлер!
— Входите, господа…
Гаузнер упирается взглядом в верхнюю пуговицу мундира хозяина кабинета, затем осторожно скашивает глаз на его правое плечо с погоном бригаденфюрера. На сердце у него становится легко; он уже знает, с кем имеет дело, — с Вальтером Шелленбергом, и радуется, ибо отсюда опасность пока не грозит. Но вот вопрос что нужно начальнику управления-VI от чиновника гестапо? Зарубежную разведку и тайную полицию разделяет служебная стена… Если бригаденфюрер станет спрашивать, надо ли отвечать?
Шелленберг выходит из-за стола.
— Присаживайтесь, господа. Что нового в Мюнхене, дорогой Рейнике? Когда вы вернулись?
— Только вчера, бригаденфюрер.
— И, очевидно, расстроены? Те молчат?.. Терпение, и они заговорят. С русскими всегда не просто.
— Благодарю, бригаденфюрер!.. Я как раз потому и позвонил вам, что комиссар Гаузнер имеет к этому отношение.
«К чему?!» Гаузнер обращается в слух. «Осторожно, Фридрих, — говорит он себе. — Ни слова лишнего!»
Шелленберг приветливо улыбается.
— Я помню: трио — Модель, Шустер, Гаузнер. Чем вы хотите порадовать нас, комиссар?
— Простите, бригаденфюрер… в каком смысле?
— В отношении ПТХ.
— Бригаденфюрер извинит меня, но я… Не лучше ли выяснить все через обергруппенфюрера?
— Через
Шелленберг уже не улыбается.
— Предпочитаю информацию из первых рук. Что вас смущает, Гаузнер? Не прикажете ли тянуть вас за язык?
Гаузнер мгновение борется с собой. Решается. Голос его звучит твердо.
— Обергруппенфюрер будет недоволен.
— О, пустяки!.. Я хочу сказать, что его неудовольствие может показаться вам пустяками в сравнении с неудовольствием рейхсфюрера!.. Слушайте, Гаузнер, и запоминайте: ПТХ занимаюсь я! Я, а не гестапо и абвер.
— Мне это не известно.
— Это так, Фридрих, — вмешивается Рейнике.
— Вы слышали?
Гаузнер чувствует себя зерном, попавшим между жерновами. Шелленберг способен растереть его в пыль. К тому же, кто знает, вполне вероятно, что Шелленбергу действительно поручено дело с передатчиками?
Шелленберг кладет ему руку на плечо:
— Садитесь, Гаузнер. Можете курить, если хотите. Покурите и расскажете мне все.
— Бригаденфюрер берет на себя ответственность?
Гаузнер прекрасно понимает, что выхода нет. Шелленберг добьется своего. Этот всегда улыбающийся «теневой Гиммлер», по слухам, подкопался под всех — Мюллера, Кальтенбруннера и почти всесильного Канариса. Эту сплетню передают из уха в ухо, и Гаузнер не сомневается в ее достоверности.
— Ну вот и прекрасно, — говорит Шелленберг, выслушав доклад. — Что же предложил Шустер: от радистов — к резиденту? Мысль недурна. Канарис знает о ней?
— Не думаю, — говорит Гаузнер. — Модель собирался в Берлин не раньше октября.
— Вам нравится Брюссель?
— Отличный город, бригаденфюрер!
— Ровно не хуже…
— Ровно?
— Это на Украине, — вмешивается Рейнике.
Шелленберг отрывается от бумаг, переданных Гаузнером, — бумаг, которые заключают в себе подробности по делу брюссельской радиогруппы. Улыбка Шелленберга становится почти нежной.
— Вот именно.
— Я поеду туда? — догадывается Гаузнер. — Но за что?
— Это повышение, комиссар, награда за заслуги.
Гаузнер находит в себе силы протестовать:
— Я должен буду подать рапорт.
— Не стоит, Фридрих, — говорит Рейнике. — Те два баннфюрера, к сожалению, живы. Один из них важная шишка в ведомстве рейхслейтера Розенберга, а другой служит в штабе СС. Я знаком с ними обоими и берусь утверждать, что они очень злопамятны.
— А жизнь так прекрасна, — добавляет Шелленберг. — Не стоит ее осложнять… Итак, не смею задерживать вас, комиссар. Подождите в приемной…
Выходя, Гаузнер уже не слышит фразы Шелленберга, подводящей итог его многолетней карьере:
— Согласитесь, Рейнике, для Брюсселя ваш протеже не был находкой!..
Гаузнер принимает безразличный вид и усаживается в кресло. Сейчас остается одно — подождать.
Дверь плотно закрыта, и адъютант караулит ее с настороженностью цепного пса. За ней в эти минуты решается нечто большее, чем карьера комиссара Гаузнера. Речь идет о тайнах, недоступных даже для ответственных чиновников гестапо.