Дом Черновых
Шрифт:
— Не знаю, будет ли от вас на это разрешение, а только думаю, что надо бы на первое время побывать у них.
Сила Гордеич пожевал губами.
— Что ж, поезжай! Ничего не имею против. Это правильно, присмотреть не мешает.
— Только одна я не поеду: Варвару еще хочу взять с детьми, да и Костя просится поехать.
Сила крякнул и махнул рукой.
— Это зачем еще Варваре тащиться на чухонскую-то дачу? Уж чего бы лучше здесь!
— Вы все по себе судите, а ведь она еще не старуха, как я. Мне бы здесь век доживать — и то еду, а ей, небось, на людей поглядеть хочется. Обидно остаться будет, и тоска — одной. Осенью ребятишек в школу пора. Вот, коли благополучно разрешится Наташа, устрою их всех на зиму в Питере;
Сила Гордеич вскочил и с юношеской легкостью забегал по комнате. Настасья Васильевна закурила новую папиросу, спокойно следя за ним глазами.
— Я и слушать-то ничего не хочу про Варвару, — прорычал он наконец, остановившись перед женой в крепко стиснув руки за спиной. — Все, что угодно, только не это! Знаю я ее! Все ее штуки! Ты и ехать-то хочешь для нее, а не для Натальи. Не замечаешь, видно, что все твои желания она тебе в уши напевает. Вертит тобой, как хочет, а куда ей замуж, во второй раз, разводке в тридцать-то лет, да с парой детей? Кто ее возьмет? А если и найдется какой, так — из-за моих денег. А денег ей сто рублей в месяц, больше никогда не дам, — революцию-то разводить? Так она пускай и знает!
Старик опять прошелся по комнате в вновь остановился.
— Это одно. А другое — где Варвара, там и смута всегда, знаю я ее характер! Наташа-то все ей отдаст, последнюю рубашку: такой уж она человек «ни в мать, ни в отца, ни в прохожего молодца». Варвара-то, бывало, в детстве все игрушки у нее выманит.
Настасья Васильевна рассмеялась.
— Смейся, смейся! Не пришлось бы плакать потом. Я вперед знаю, что у них там будет. Наташа — как была куропаткой, такой и осталась. Муж у нее не деловой, одно слово — художник! Деньги-то и пойдут черт знает куда! Ты и знать-то ничего не будешь: так она вас всех обкрутит.
— Послушать вас, так хоть одна дочь у вас коммерсантка, вам на радость!
— Какая тут радость? Она только себя а любит, другие-то для нее — навоз и больше ничего!
— Не любите вы ее.
— А ты младшую не любишь. Разделили детей на любимчиков да на постылых, а это хуже всего! Мне что Варвара? Моя же кровь, как и другие дети, а только она сама врагом моим стала. Ты ничего не видишь, а мне ее наскрозь видать… Впрочем, делайте как знаете, а только я тебя предупреждаю: вляпает она всех вас в политику какую-нибудь! Время теперь тревожное, все ждут чего-то, сами не знают чего, вот и хочется Варваре фигуру из себя изобразить. Наташе-то от нее вместо пользы одно страдание будет. Запрячет ее Варвара на задний стол к музыкантам!
Сказавши так, Сила Гордеич мелкими, но твердыми шагами, с заложенными за спину руками вышел из комнаты, крепко захлопнув двери за собой. Слышно было, как он быстро, по-молодому спускался с лестницы.
Внизу послышался его рыкающий, гневный голос: кто-то, видно, подвернулся под сердитую руку.
Старуха осталась неподвижной, сидя в своем глубоком кожаном кресле. Лицо ее тоже было неподвижно, только голова чуть-чуть тряслась, да руки дрожали, когда она закуривала новую папиросу. Облокотись на свою длинную руку, она вздохнула и скорбно задумалась. Энергичный протест нисколько не удивил и не обескуражил ее. Настасья Васильевна была убеждена в своем превосходстве над мужем: пошумев, он уступит. Так всегда бывало. Она — единственный человек, которому уступает Сила Гордеич не по недостатку характера, а по какой-то непонятной слабости к ней. Должно быть любил ее когда-то, и воспоминание об этом чувстве обезоруживало его…
Сама же она никогда не любила и, состарившись, так и не узнала, что за любовь бывает на свете. Муж давно внушал ей презрение и отвращение. Других чувств у нее к нему не было. Вышла за него не то что по расчету, а как-то равнодушно.
Здоровее всех Варвара, но у этой жизнь не удалась. Десять лет была несчастна в замужестве. Доходил до Настасьи Васильевны темный слух, что Варя тогда было другого нашла, подходящего, из крупных революционеров, красавца и писателя, видную роль игравшего. Обещался он на Варе жениться, а как только она мужа прогнала, взял да в одночасье и помер от неизвестной причины. Был слух, что будто помер не своею смертью, от какого-то отравления, а правда ли это, так и осталось тайной. Замяли дело. Варвара же к отцу воротилась.
Совсем лица на ней не было. Темное что-то с тех пор у нее на душе. Уж не она ли на душу грех взяла? Тот, может, только поиграть думал, да и спятился, а она — всерьез. Шутки плохи с Варварой при этаком характере. Ее не согнешь, да и не скоро сломишь. Родной отец — уж на что деспот в семье, а и тот не столько ненавидит ее, сколько боится. Она чего захочет — поставит на своем. И он вроде как на цепь в этом логове хочет ее посадить! Да куда! Все равно вырвется, опять убежит, либо удавится здесь же.
Глубокие раздумья старухи прервала Варвара. Настасья Васильевна не слыхала ее шагов и, только подняв голову, увидала дочь перед собой. Со своим плоским, татарским лицом и выдающимся большим подбородком она стояла перед матерью, неестественно улыбаясь тонкими, крепко сжатыми губами. Рядом с нею стояла ее дочурка лет десяти, с таким же фамильным подбородком и распущенными по спине рыжеватыми волосами.
— Задумались, мамаша? — прозвучал глубокий голос Варвары.
Старуха вздохнула, и вдруг глаза ее наполнились слезами.
— Да, все о вас всех думаю.
— А там, внизу, папа разбушевался. На Константина напал. Мы от греха сюда убежали. Что у вас тут вышло?
— Да ничего! Не хочет, чтобы ты со мной на дачу поехала. Ну, да пускай прокричится, обмякнет потом!
Варвара взяла девочку за руку, привлекла к себе и опустилась вместе с нею на диван. Тут они обнялись, склонивши голову друг к другу. Из глаз Варвары текли слезы, девочка тоже плакала, уткнувшись лицом в плечо матери. Всем казалось, что они жестоко и несправедливо обижены.