Дом Черновых
Шрифт:
Константин горько засмеялся.
— Но не могу же я, папа, только для того жениться, чтобы имение получить!
— Э, да мне черт с вами! Знаю я, есть одна бедная дворянка… хе-хе-хе!
— Фу, черт! — проворчал Дмитрий, останавливаясь. — Как тут подойдешь денег просить? Момент не подходящий!
Он вышел из-за аллеи, увидел отца и брата, сидящими на скамейке, и темную фигуру сестры, стоящую за кустом: Варвара подслушивала.
Заметив подходящего Митю, она медленно пошла в дом, и вскоре оттуда запел ее сильный грудной
Ворвался в ее пение бас старшего Кузина, и все затянули хором очень печальную песню, совсем не подходившую к веселому свадебному пиру:
Расступись, земля сырая!..Весь хмельной хор с звенящими женскими голосами дружно пел этот щемящий, похоронный напев.
Пение прервал неожиданный грохот, раздавшийся в доме, как пушечный выстрел: словно упала какая-то тяжесть.
Из сада бегом все побежали в комнаты. Побежал я Митя.
В зале около колонны лежала разбитая статуя, превращенная в груду мусора. В комнате стоял гвалт. Младший Кузин и Крюков держали за руки яростно рвавшегося Михаила Блинова.
— Задушу! — ревел он, отчаянно вырываясь и стараясь достать ногой стоявшего за колонной старика Блинова.
Купец был бледен и смотрел на сына злобным, сверкающим взглядом. Дамы убегали к выходу. Толстуха Блинова лежала на диване и, задыхаясь, стонала:
— Осрамил, родимые! Больной он у нас, припадочный!
— Больной? — кричал Михаил, упираясь в дверях, куда его с трудом проталкивали. — А кто виноват? Мы не знали ласки, не знали привета. Вы нас учили всех презирать, кто денег не имеет. Вам только деньги дороги, будьте вы прокляты с вашими деньгами! Изуродовали, изломали нас! Чучелом сделали меня, а сестру продали! Деньги к деньгам! А вот она и не любит его. Да и у него-то нет души. Ведь вам наплевать на душу! Не свадьба это, публичный дом!
Его наконец вытолкнули в коридор и куда-то потащили. Слышалась возня, пыхтение, топот тяжелых ног. Последние слова Михаила доносились уже издали:
— Милые родители! Проклинаю вас!
Гости стали разъезжаться по домам. Некоторые, приехавшие из имений, остались ночевать.
Светало.
Новобрачных провожали на пристань компанией в несколько экипажей. Долго спускались с гигантской горы, на которой красовался златоглавыми церквами старинный город. На Волге у пристани дымился розовый «Самолет», освещенный первыми лучами восходящего солнца. Все провожающие были нетрезвы. Но Сила Гордеич трезвее всех.
Только здесь Митя удосужился наконец попросить у него денег на дорогу.
Сила Гордеич удивленно поднял брови, улыбнулся всем известной лисьей
— Что же ты дома-то мне не напомнил? Ну, хорошо, что я случайно бумажник с собой захватил!
И он с видом любящего и доброго отца дал сыну триста рублей.
— Да ведь далеко едем, папа! — укоризненно возразил сын.
— Ну, что же? Доедете до места — телеграфируйте: вышлю.
Когда пароход отвалил, Сила Гордеич долго махал картузом сыну и невестке, стоявшим на палубе.
VI
Лаптевка — село степное, скучное, на открытом, ровном месте среди хлебов, лугов и пашен, на берегу небольшой, извилистой реки.
Дом Крюкова — бревенчатый, в два этажа, с тесовыми воротами, крытыми соломой сараем и навесами, выглядит серо, похож не на помещичий дом, а скорее на кулацкий. Крюкову уже тридцать пять, а он все еще холост и живет один, как медведь в берлоге.
К воротам подкатила бричка, запряженная парой серых черновских лошадей с широкоплечим Василием на козлах и хилым старичком в плоском картузике, дымчатых очках, сгорбленно сидевшим в рессорной бричке.
Ворота отворил сам Крюков в ситцевой рубахе навыпуск, в широких шароварах и высоких сапогах.
— Милости просим, Сила Гордеич! А я тут как тут, на дворе случился.
— Да не надо во двор-то! — замахал руками Сила. — Я — мимоездом: к своим в имение еду.
— Ну, как не надо? Самовар на столе, позавтракаем!
Сила махнул рукой и покорился: все равно не отделаешься, только лишние разговоры.
Он, кряхтя, вылез из коляски, и Крюков потряс своей медвежьей лапой его старческую руку со сведенными от давнишнего ревматизма пальцами. Вошли через крыльцо со двора в нижний этаж, состоявший из трех маленьких комнат. Из коридора шла узкая, крутая лестница наверх.
— Наверх пойдем! — проворно забегая вперед, кричал Крюков. — Внизу-то у меня черная половина.
Наверху были две парадные комнаты: большая, светлая столовая с длинным обеденным столом посредине, венские стулья вдоль потемневших бревенчатых стен, и маленькая гостиная рядом. На столе кипел самовар, стояли закуски.
— Давно я здесь не бывал, Василий Николаевич. Почернел у тебя дом-то, — сказал, присаживаясь, Сила. — Хоть бы шпалерами, что ли, оклеил.
— Еще отец строил! Мне — что?.. Жениться не собираюсь!
— А надо бы! Что живешь бобылем?
— Некогда, Сила Гордеич, совершенно времени нет! Разве как-нибудь между делом?
— Ну, чего слыхать?
— Да вот все разговоры: будет в России не то конституция, не то революция. Ежели только конституция, то это будет на руку нам, купцам. А вот ежели революция придет, о которой даже дочь ваша Варвара Силовна мечтает, вот тогда-то что? Перевернется русская земля, перейдет в другие руки. Потому из-за земли весь сыр-бор загорится, против помещиков все пойдет! А ведь и мы с вами — помещики!