Дом Черновых
Шрифт:
С неделю назад привезли сюда больной любимую дочь его Наташу, и это нарушило философское настроение Силы Гордеича. Два года лечили ее за границей от чахотки, чахотку-то залечили, но вернулась дочь с какой-то новой, мудреной, еще горшей болезнью — сердце никуда не годится. Это явилось тяжким ударом для него: как будто невидимая беспощадная рука стремилась задушить самого любимого из его детей, и Сила Гордеич бессилен был защитить дитя. Каждый день ездил Василий Иваныч, а вчера стало так плохо, что пришлось телеграммой вызвать из города доктора Зорина петербургскую штучку. С полгода как
Сила Гордеич вздохнул, встал и решил пойти посмотреть, что там с нею делают доктора.
Войдя в комнату, где лежала Наташа, он поднял брови и слегка отшатнулся: она даже сидеть не могла в постели; поддерживали под руки Василий Иваныч и Константин. Валерьян, бледный, расстроенный, не сводил глаз с лица жены, а оно у нее сделалось теперь какое-то странное. Глаза, как у козленочка, которого колоть собираются. Голова не держится на плечах, и язык заплетается, коснеет, как бывает у пьяных. Бормотала жалким голосом, с трудом выговаривая слова, и при этом еще улыбалась.
— Как смешно!.. Язык меня не слу… не слу-ша-ет-ся…
Зорин, без пиджака, в жилетке, с засученными рукавами шелковой рубашки, с чисто вымытыми, нежными, девичьими руками, держал ее руку в своей и смотрел ей в глаза горящими глазами. Бледное, одухотворенное лицо доктора выражало нервное напряжение, воодушевленную решимость, почти вдохновение.
Валерьян посмотрел на Силу Гордеича безумно, взял его под руку и, наклоняясь, прошептал:
— Видели картину Репина, как царь Грозный обнимает убитого им сына, ну, известную, в Третьяковской галерее?
Сила Гордеич недоуменно оглядел взбудораженную фигуру художника, подумав: «Не бредит ли?»
— Ну, так вот… Замечаете? Она стала на того царевича похожа… не лицом, а — выражением… Очень странно… Я не могу… не могу. — Голос у него срывался.
Шатаясь, Валерьян вышел из комнаты.
— Спасите, доктор, — чуть слышно лепетала Наташа.
«Умирает, — подумал Сила и сам удивился своему спокойствию. — Один конец».
— Я спасу вас, — нежным, но уверенным голосом ответил Зорин. — Не падайте духом. Верьте мне…
Голова Наташи упала на грудь. Зорин раскрыл докторский ридикюль.
— Василий Иваныч, вы мне будете нужны… Господа, прошу всех на время удалиться.
Константин и Сила Гордеич вышли на террасу.
Там сидел Валерьян, взлохмаченный, с воспаленными глазами, блестевшими сухим блеском.
— Не унывайте, — сказал ему Сила
— Умирает, — мрачно прошептал художник, не глядя на тестя.
— Может быть, и не умрет… Разве вы не верите в медицину? Она нужнее людям, чем литература или ваше искусство.
— Ведь и медицина — искусство, — возразил ему Константин, — и большое искусство… Этот Зорин — прямо, как артист на сцене…
Через несколько минут пришли доктора, продолжая разговор между собой.
— Я предвидел, — оживленно жестикулируя, говорил Зорин. — Захватил с собой все, что нужно… Отчего вы не сделали без меня внутривенное вливание?
Василий Иваныч покраснел.
— Не решился… Никогда не доводилось.
— Средство героическое, но ничего больше не остается. Единственное, что можно сделать, — это подхлестнуть сердце, заставить его работать изо всех сил.
— Мы влили ей в вену строфант — сильно действующее средство, — обратился он к присутствующим. — Сердце на время оживет… У нее — водянка. Теперь воды сойдут, и недели две она будет чувствовать себя здоровой. Вот этим временем и нужно воспользоваться, чтобы сделать операцию щитовидной железы. Немедленно везите ее тогда к хирургу в Казань. Если пропустите время, болезнь опять возьмет свое, сердце ослабеет, опять будет водянка, и уж тогда положение может оказаться критическим… Да и теперь мы поспели, можно сказать, в последний момент.
— Помните Петербург, — обратился он к Валериану, — когда она еще невестой вашей была, и я на свадьбе вашей был. Признаки и тогда были, но я, конечно, ничего не говорил вам.
— Если она хоть на две недели встанет, то и тогда вы — чудотворец, — польстил доктору Сила Гордеич.
— Медицине я предан всю жизнь, люблю ее — как женщину, — засмеялся Зорин.
— Вам много дал Петербург, — застенчиво сказал Василий Иваныч своим бархатным басом. — И кроме того, вы — врач по призванию, талант, не то, что мы, грешные, деревенские врачи.
— Я слышал, что у вас есть другой талант, — ловко переменил тему Зорин.
— Василий Иваныч — большой певец, — усмехаясь, подтвердил Константин. — Ему бы на сцене быть, а он, видите ли, народник, вот в чем незадача: пенке мешает лечению.
Зорин весело засмеялся.
— Обычная драма русского талантливого человека. Еще Чехов сказал: «Как хороший врач — так у него непременно баритон или на скрипке играет».
На террасу вошла Зинаида, цветущая, румяная, несколько располневшая.
Зорин вскочил и с необыкновенным изяществом склонился к ее холеной руке.
Зинаида смотрела на него искристым взглядом и с такой задорной улыбкой, какой Константин, наблюдавший за ней, давно у нее не видел. Подбородок ее задрожал, все лицо приняло чувственное выражение, когда она тотчас же начала с Зориным кокетливый, шутливый разговор.
— Уж вы такой врач счастливый: взглянете — так мертвый воскреснет, и вообще, как герой, всегда являетесь с корабля на бал. У нас сегодня деревенская вечеринка: дамы, барышни будут — вам пожива. Для танцев амбар декорируем, тэт-а-тэт — на открытом воздухе. Василий Иваныч дает концерт, а я аккомпанирую… А пока — пришла позвать вас всех к обеду.