Дом-фантом в приданое
Шрифт:
— Ну и что? Может, он ничем и не занимался. Может, он день и ночь телевизор смотрел!
— Откуда?
— Что — откуда?
— Откуда он смотрел телевизор, из посудного шкафа? Или сидя на полу? Ты обрати внимание, как мебель стоит!
Олимпиада обратила.
Действительно — телевизор стоял в изголовье тахты и напротив посудного шкафа, а стол оказывался вообще за углом! Непонятно.
— А в той комнате жил его сын?
— Наверное.
Добровольский протиснулся мимо нее, слегка задев ее пузом — все-таки
Олимпиада опять прижала уши.
Перчатки мешали ей, и она потянула одну, чтобы снять, но Добровольский прикрикнул, чтобы не смела, и она не стала снимать.
Дверь в ту комнату открывалась плохо, мешал диван, стоявший вплотную к двери. Еще там были гардероб, небольшой компьютерный столик, полочка с книгами — детективы, конечно, поняла Олимпиада, когда всмотрелась, — стопка журналов в углу и на вбитом в стену гвоздике боксерские перчатки.
Добровольский осмотрелся, присел и потрогал пол.
— Сюда вообще сто лет никто не входил, — сказал он, — сплошная пыль.
— Люся говорила, что она здесь несколько раз убиралась, дядя Гоша ее приглашал.
— Она у всех убирается?
— У меня не убирается. Я сама.
— Понятно. — Добровольский поднялся, отряхнул руки и спросил рассеянно:
— Она хорошо поет?
Олимпиада от такого простого и хорошего вопроса взбодрилась и сразу обрела почву под ногами:
— Я не знаю, хорошо или плохо! Стихи, которые она сочиняет, ужасные.
— А музыка?
Олимпиада пожала плечами:
— Не могу сказать. Я, когда слышу эти ее опусы, выхожу из себя и уже не понимаю, хорошие они или плохие.
Он открыл дверцы шкафа и внимательно изучал содержимое:
— Если она еще не рассталась с мечтой о большой сцене, значит, ей нужны деньги. Логично?
— Она тут ни при чем, — быстро заявила Олимпиада. — Какие еще деньги?! И как на убийстве Парамонова, к примеру, можно нажиться?!
— Я пока не знаю.
— А на убийстве дяди Гоши?! И откуда у нее взрывчатка?! И вообще… это плохая мысль!
— Может, и плохая мысль. Но зато хороший вопрос, откуда взрывчатка. Самый лучший.
Он говорил рассеянно, словно сам с собой, а Олимпиада уже кипела от возмущения: как можно таким равнодушным голосом выспрашивать про Люсинду и подозревать, что та могла быть хоть в чем-то замешана?!
— Странно. Ни в этой комнате, ни в той, ни в прихожей нет ни одной пары ботинок, ты обратила внимание?
— Н-нет.
— Зато у входной двери стоят ваши любимые валенки, которые есть у всех в этом доме. А ботинок нет.
— Ну и что?
— Это странно, — почти по слогам повторил Добровольский и добавил:
— А у вашей гадалки-старосты нет дубликатов ключей?
— Нет, — огрызнулась
— Понятно.
Добровольский закрыл шкаф и еще раз огляделся.
В квартире не было ничего, что говорило бы о жизни хозяев. Даже пустых бутылок не было, как будто покойник, перед тем как стать оным, аккуратно собрал их и вынес.
И это было очень подозрительно. Если человек не засекреченный шпион и не занимается серьезной конспирацией, значит, в его жилье должно быть что-то, свидетельствующее о пристрастиях, наклонностях и хоть каких-нибудь жизненных интересах.
Добровольский знал это точно.
Олимпиада смотрела на него и ждала. Чего?… По-видимому, чудес. По-видимому, того, что сейчас он достанет портсигар, эффектно закурит, выдохнет дым, посмотрит в потолок и скажет, что слесаря дядю Гошу убил… бродяга. Так всегда бывает в третьесортных детективах, когда автор не знает, кто убил и зачем. Тогда на горизонте появляется бомж, на которого списывают все грехи!
Добровольский не стал закуривать и ни слова не сказал про бродягу. Он думал, куда бы ему еще заглянуть, и заглянул в стенной шкаф. Там тоже не обнаружилось ничего особенного.
— У нас в доме когда-то самогон гнали, — неизвестно зачем сообщила Олимпиада Владимировна. — Бабушка дядю Гошу подозревала и мечтала найти аппарат. Мы пришли сюда, я на диване сидела, и она тоже все по сторонам посматривала, даже на кухню ходила под каким-то предлогом. И ничего не нашла.
— Нет? — переспросил Добровольский задумчиво. — Любопытно.
Что-то странное было в этом самом стенном шкафу, что-то не правильное, только он никак не мог сообразить, что именно. Он закрыл дверцы и внимательно осмотрел его снаружи. Ничего особенного, шкаф как шкаф, встроен в стену по старинке — в стене углубление, и в нем шкаф.
Ничего подозрительного. Ничего.
Он присел и посмотрел снизу вверх, а потом опять открыл дверцы. Еще посмотрел и тихонько хмыкнул.
— Что там такое?
— Ты видела когда-нибудь, чтобы в шкафу были следы от ботинок? А самих ботинок не было? Только валенки да и те не в шкафу, а на полу в прихожей?
— Как?!
— Посмотри сама.
Невесть откуда он извлек узкий и длинный фонарик, который загорелся очень ярким и острым, как лезвие ножа, светом. Свет упал на пол, рассек его пополам. Днище шкафа было исчерчено какими-то следами, как будто по нему и впрямь ходили в ботинках.
— Зачем ходить… в шкафу?!
— Липа, сколько квартир на третьем этаже? — Добровольский просто так спросил, он и сам отлично знал, но ему нужно было, чтобы она подтвердила. В горле и еще чуть-чуть пониже сильно похолодело, как всегда бывало, когда на него сваливались правильные догадки, и от этого холода он говорил хрипло.