Дом-фантом в приданое
Шрифт:
Гитара звякнула, и Люсинда прижала ее к груди.
— Ка-акой у тебя бюст, Окорокова, — протянул ужасный продюсер, — с твоим бюстом только в стриптиз! В церковный хор не возьмут, до искушения недалеко!
Они вышли на улицу, к красному, длинному, хищному «БМВ», и Федор открыл ей дверь. Люсинда села. Ей было на все наплевать, даже на «БМВ». Особенно на «БМВ».
Он плюхнулся на водительское место, так что машина просела, повернул ключ и вылетел с пятачка перед шикарным зданием, где проходило
— А чего тебя в Москву понесло? Ты откуда? Из Таганрога?
— Нет, почему! Я с Ростова.
— Ах, с Ростова! А чего ехала-то пять лет назад?
— В консерваторию поступать, — буркнула Люсинда.
— Ну и как? Поступила?
Она покосилась на него. Он ухмылялся, крутил головой и вел свою машину так, как будто она была бумажным змеем и он держал ее одним пальцем.
— А живешь с кем? С хахалем?
— С теткой. Только она сейчас в больнице.
— Старая?
— Да не, не очень. Просто ее отравили.
— А-а, — протянул продюсер. — Бывает. А кто отравил? Ты, Окорокова?
— Не, не я. Мы не знаем кто. Может, Павел Петрович разберется, а мы не, не знаем. Нам сейчас налево, на бульвар.
Он повернул налево, дернул веревочку бумажного змея, и тот легко и свободно, совершенно счастливый в своей свободе, полетел налево, перелетел бульвары, еще повернул, завис и спланировал прямо перед Люсиндиным домом.
— Ну, бывай здорова, Окорокова, — попрощался продюсер. — Пашке кланяйся, скажи, век его не забуду. Поняла? Повтори!
— Да чего еще повторять, — сказала уставшая от унижений Люсинда. — Спасибо вам большое, товарищ продюсер!
— Тамбовский волк тебе товарищ!
Она выбралась с низкого сиденья, чуть не свалилась, осторожно вытащила свою гитару и побрела в подъезд.
И, наверное, для того, чтобы полновесно и глубоко завершить этот удачный день, начатый в больнице у тети Верочки, из темного нутра подъезда навстречу ей вышел Ашот. За ним телепался Димарик, похожий на огромную раздувшуюся медузу в негнущейся кожаной куртке.
Люсинда сделала шаг назад.
«Гитара, — стремительно пронеслось в голове, — они будут меня бить и сломают мою гитару!»
— А вот как хорошо, — произнес Ашот с сильным акцентом. — А вот она сама! А мы в дверь звоним! Зачем звоним, когда она тут!
Они приближались, и в лице Димарика явственно читалось все, что они ей приготовили, от начала и до конца. Оно было плоским, белым, сальным и ухмылялось гадко.
— Почему на работу не идешь?
Люсинда облизала губы.
— Я больше у тебя не работаю, Ашот.
— Да что ты говоришь? И у кого же работаешь?
— Я уезжаю домой, — твердо сказала Люсинда. — Хватит.
— Э-э, нельзя тебе домой. Домой можно, когда долг отдашь! А пока не отдашь, нельзя домой!
— Да чего
— Я тебе ничего не должна, Ашот, — заявила Люсинда отважно.
Что бы они ни сделали с ней потом, просто так она не дастся. Она высокая, сильная, хоть как-нибудь успеет им досадить, хоть морды расцарапать!..
— Э-э, как не должна? Должна! Я тебя учил, я тебя кормил, ментам в обиду не давал! Отдай долг, и с богом, а так нельзя!
— Ты меня не кормил, это я для тебя вкалывала! — закричала Люсинда. — Что ты мелешь, морда противная?! Чему это ты меня учил?! Да я сама кого хочешь научу!
И тут он ее ударил. Она была готова к этому, заслонилась гитарой, на которой ахнули и закрутились спиральками струны.
— Держи, мать твою, держи ее!..
Димарик навалился сзади, и Люсинда упала лицом в протаявший асфальт, со всего размаху, так что голубая курточка, купленная у того же Ашота, треснула на спине от удара.
Димарик елозил на ней, выкручивал руки, а Ашот, примерившись, сильно засадил ей ботинком в ребра.
— Сука! На, на! Получи, б…ь!
Люсинда выла и пыталась освободиться, но никак не могла. Они волокли ее куда-то, их было много, очень много, так ей казалось, и все били ее.
А потом вдруг они куда-то делись.
Она стояла на коленях в разодранной куртке и с величайшим изумлением смотрела, как Ашот медленно валится на скамейку, выпучивает глаза и хватает ртом воздух, а Димарик корчится рядом с ней, и изо рта у него обильно и густо идет слюна.
Ее сильно дернули вверх, и она оказалась на ногах.
— Ну, ты даешь, Окорокова, — сказал у нее над ухом продюсер Федя Корсаков, — где ж ты таких кренделей нарыла?! А еще говорила — хахаля нет, а их тут целых две штуки, и горячие какие!
Ледяные светлые глаза смотрели прямо ей в лицо, и она медленно дышала, думая только о том, что нужно как-то сдержать рвоту.
Федор повернулся и посмотрел на Ашота, который все выпучивал глаза.
— Хватит тебе? — осведомился он, словно спрашивал, сколько ложек сахару положить ему в чай. — Или еще добавить?
Ашот захныкал и закрылся руками.
— Откуда они?
— С рынка. — Люсинда вдруг начала кашлять. — С Выхина.
— Хорошее место, — похвалил продюсер. — Ты там ударник торговли, да?
Она кивнула.
— А я разворачиваюсь, смотрю, наших бьют! Вот уехал бы я, они бы тебе фингалов наставили! Ты чего, Окорокова? Украла у них что-то?
Она замотала головой. Предательская тошнота душила ее, подкатывалась все выше.
— Он… этот, который на лавке, его Ашот зовут, все мне постель предлагал. С ним то есть переспать.