Дом голосов
Шрифт:
9
— Ну и как вы ее находите?
— Вид запущенный, много курит, и я заметил, что у нее дрожат руки, хотя и не спросил, принимает ли она лекарства.
— Мне она говорила, что какое-то время пила золофт, но потом бросила: слишком много побочных эффектов, — сообщила Тереза Уолкер.
В Аделаиде было полдесятого утра, а во Флоренции полночь. Сильвия и Марко спали в своих постелях, и Пьетро Джербер в кухне старался говорить потише, чтобы их не разбудить.
— Она вам сказала, где остановилась и сколько времени собирается пробыть во Флоренции?
— Вы правы, я должен был
Последние четверть часа психолог излагал по-английски странный рассказ Ханны Холл о ее детстве.
— Было что-то, что вас особенно поразило, доктор Джербер?
— Пару раз Ханна намекнула на пожар, — вспомнил он, перекладывая мобильник к другому уху. — Во время сеанса она именно упомянула «ночь, когда случился пожар».
В ночь, когда случился пожар, мама дала мне выпить водички для забывания, поэтому я ничего и не помню…
— Я об этом ничего не знаю, — сказала коллега. — Мне она не говорила.
— Странно, а мне заявила, что ищет ответы в гипнозе именно из-за этого повторяющегося сна.
— Сон может быть связан с каким-то событием из прошлого, чем-то, что наложило на нее отпечаток.
Джербер как раз и думал о некоей цезуре, паузе между до и после.
— Женщина говорит о детстве как о блоке, отъединенном от ее последующего существования… Кроме того, с Ханной Холл она отождествляет себя только с десятилетнего возраста. Будто бы женщина и девочка — не один и тот же человек, а две разных личности.
— Наверное, пока вы углубляетесь в ее прошлое там, в Тоскане, я могла бы что-то выяснить о ее австралийском настоящем, — предложила Тереза Уолкер, не дожидаясь его просьбы.
— Отличная мысль, — согласился Пьетро.
В самом деле, они ничего не знали о пациентке, кроме того, что она содержала себя, время от времени делая переводы.
— Я знаю одного частного детектива, — заверила Уолкер. — Попрошу его провести небольшое расследование.
— Надо попробовать связаться с настоящими родителями женщины, — заявил Джербер. — Если они еще живы, разумеется.
— Полагаю, нелегко будет выйти на них через двадцать лет.
— Да, вы правы.
Кто знает, что с ними сталось? Джербер вспомнил об их решении вести одинокое существование в отдаленных местах, об их постоянных передвижениях, о жизни, полной превратностей.
Мы держимся подальше от мира, надеясь, что и мир будет держаться от нас подальше.
— Они выбирали точку на карте и шли туда, держась, однако, поодаль от «черных линий и красных кружков».
— От автострад и населенных пунктов, — перевела коллега. — Почему?
— Понятия не имею, но Ханна убеждена, что жизнь ее была сплошным приключением и что родители облегчали бремя лишений, превращая всякое неудобство в игру, специально для нее придуманную… Все более-менее в духе Нью-Эйдж [4] : отец ходил на охоту с луком и стрелами, а мать проводила странные обряды, чистила ауру и тому подобное.
— Дело было в девяностые годы: какой-то анахронизм, — скептически заметила Уолкер.
— В нашу первую встречу Ханна упомянула о призраках, колдуньях и живых мертвецах; кажется, она твердо убеждена в том, что все они существуют в реальности.
4
New Age (букв.
Стало быть, это нормально, что родители привязали мне колокольчик к щиколотке, чтобы забрать меня из земли мертвых.
— Меня не слишком беспокоит семья с причудами или суеверия, — заметила Уолкер. — Но заставляет задуматься история с именами.
Тереза Уолкер была права: то, что Ханна Холл в детстве много раз меняла имя, наводило и Джербера на размышления.
Идентичность формируется у человека в первые годы жизни. Имя — не просто ее часть, это ее стержень. Оно становится магнитом, к которому притягиваются все особенности, определяющие нас и делающие в каком-то смысле уникальными. Включая внешний вид, особые приметы, вкусы, нрав, достоинства и недостатки. В свою очередь, идентичность лежит в основе того, что мы называем индивидуальностью, определяет ее. если трансформировать первую, вторая рискует деградировать во что-то опасно неопределенное.
Перемена имени, даже единожды в жизни, дестабилизирует человека, наносит серьезный урон самооценке. Поэтому до чрезвычайности усложнена законная процедура смены идентичности. Кто знает, к каким последствиям для Ханны Холл привел процесс непрерывной метаморфозы.
Я — Белоснежка, Аврора, Золушка, Златовласка, Шахерезада… Какая девочка в целом свете может похвастаться, что всегда была принцессой?
Мысленно вслушиваясь снова в голос пациентки, Джербер открыл керамическую банку, где Сильвия держала печенье, сунул туда руку, вытащил шоколадное. Рассеянно откусил кусочек.
— Ханна упорно твердила, что у нее была счастливая семья, — заметил он, открывая холодильник и высматривая молоко.
— Думаете, она говорит неправду?
Джерберу пришел на ум Эмильян, мальчик-призрак.
— Одновременно с этим случаем я рассматриваю другой, шестилетнего белоруса, который утверждает, будто приемные родители устроили что-то вроде оргии и в ней принимали участие также бабушка с дедушкой и священник… Говорит, будто на них были маски животных: кот, овца, свинья, филин и волк, — скрупулезно перечислил психолог. — Суд поручил мне установить, не лжет ли мальчик, но проблема не сводится только к этому… Для ребенка семья — самое надежное место в мире или самое опасное: каждый детский психолог это прекрасно знает. Вот только ребенок не умеет отличать одно от другого.
Уолкер призадумалась на мгновение.
— По-вашему, маленькая Ханна не была в безопасности?
— Все дело в правилах, — отвечал Пьетро. — Ханна процитировала мне два: «Чужие опасны» и «Никогда не называть чужим свое имя».
— Наверное, чтобы понять, какие это правила и сколько их, а главное, для чего они служили, вы должны сначала углубиться в само понятие «чужие», — подсказала Уолкер.
— Да, правда, я тоже так думаю.
— Что-то еще?