Дом горячих сердец

Вильденштейн Оливия

«Ты прав. Мне бы не понравилось. Но я предпочитаю видеть всю правду, чем быть слепой. Я предпочитаю знать, а не быть одураченной».

«Когда это я тебя дурачил?»

«Ты серьёзно, Лор? Серьёзно?»

Я вспоминаю о том, как ходила голышом прямо у него перед глазами.

Вспоминаю о реликвиях, которые я оживила, поверив в то, что это были всего лишь… реликвии.

Я

вспоминаю о том, как звала его Ваше Величество, потому что решила, что это было его имя, и он ни разу меня не поправил. Да, он сделал это, чтобы сохранить свою личность в секрете, но я отдала ему всё, а он не дал мне ничего, кроме отговорок и лжи.

«Я вернул тебе твою свободу, Фэллон».

Это так, но теперь я уже думаю, что он вернул её мне только потому, что знал, что моё возвращение домой будет печальным.

«Нет, Behach Ean. Я освободил тебя, потому что понял, что хотя ты и не была превращена в камень, ты чувствовала себя запертой в клетке, а в мире нет более ужасного чувства».

Возвращение моего прозвища, приподнимает завесу из облаков, нависшую над моим настроением. По-видимому, то же происходит и с Лорканом, потому что у нас над головами появляются проблески голубого неба.

ГЛАВА 18

Входная дверь в мой дом раскрыта, но не это заставляет мои подошвы прирасти к гальке, а сердце припечататься к ребрам. Что заставляет меня застыть на месте, так это высохшие потёки красной краски.

Которой написано: Убийца короля.

Меня охватывает гнев.

Этот гнев направлен на фейри, которые осквернили мой дом.

На Данте, который так и не объяснил всё своему народу. Да, его брат пал благодаря мне, но его смерть была делом его рук.

Я бросаюсь вперёд на одеревеневших ногах и ещё шире распахиваю дверь.

Фибус зовёт меня по имени и кричит:

— Стой! Не надо!

Но я не останавливаюсь.

Моя кровь нагревается, как вода в чайнике бабушки, который криво стоит рядом с нашим выпотрошенным диваном.

Наша кухня исписана ещё более нецензурными выражениями, окна разбиты, а фрески на стенах разрисованы ещё более жестокими словами, написанными чем-то похожим на кровь.

«Алая шлюха».

«Шлюха ворона».

«Ведьма из Шаббе».

«Убийца».

«Предательница».

На плитке медового цвета я замечаю зловонные лужи, окруженные мухами, и запах мочи ударяет в мои раздувающиеся ноздри.

— Добро пожаловать домой, Фэллон Росси, — голос Таво перекрывает мерный плеск воды и проникает сквозь разбитое стекло прямо в мои пульсирующие

уши.

Мой взгляд проникает в огненные глубины его радужек, которые самодовольно сияют.

— Кто это сделал, Диотто? — на челюсти Фибуса дёргается мускул.

— Чистокровки. Полукровки. Бедные. Богатые. Я даже слышал, что некоторые люди пришли отдать дань девушке, которая воскресила Алого ворона и его армию обсидиановых палачей.

Жилы на длинной изящной шее Фибуса натягиваются, точно канаты.

— Их наказали? Скажи мне, что их наказали.

— Мы теперь выступаем за свободу выражения в Люсе.

Серьёзно, мать твою? Слова застревают у меня в горле, которое свело судорогой.

— Ты называешь ненависть свободой выражения!?

Фибус описывает руками большой круг, в то время как я разворачиваюсь на месте и смотрю на самого ужасного из всех фейри.

Неожиданно мне в голову приходит мысль, представляющая гораздо б?льшую важность, чем спор о грубом применении этого нового закона.

— Мои бабушка и мама… они были здесь, когда пришли вандалы?

— Я не знаю, Фэллон, ведь я был в Тареспагии.

Лжец. Он был на юге вместе с Данте.

Со мной.

Вместе с отрубленной головой Марко.

— Ты, вероятно, мог бы использовать свой новоприобретённый авторитет, чтобы поспрашивать об этом от моего имени.

Он встречает мой презрительный комментарий ухмылкой.

— Тебе лучше не обращаться ко мне в таком тоне.

— Или что, генерал?

В сверкающих аметистах, которыми украшены его уши, преломляется предрассветный солнечный свет.

— Напишешь эти прозвища на моём теле своим фейским огнём?

Он прищуривается.

— Я не один из твоих дикарей, Фэллон. Мы не наносим татуировки на кожу, чтобы продемонстрировать, кто мы такие.

Я не удостаиваю его ответом, потому что не хочу тратить своё дыхание на человека, который считает меня демоном. Поэтому я разворачиваюсь на пятках, обхожу лужу цвета охры и поднимаюсь по скрипучей лестнице. Двери всех комнат висят на петлях, позволяя мне разглядеть хаос внутри.

Мамино кресло-качалку сожгли и разрубили на куски. Плетёные корзины бабушки с лекарствами перевернули, а содержимое пузырьков разбили. Окна в наших спальнях выбиты, занавески разрезаны. Бездыханная птица лежит на моём голом матрасе, её крылья распростерты как у ворона из подземелья Аколти.

Запах гнили в воздухе заставляет меня ухватиться за что-нибудь твёрдое, и как только мои ладони касаются стены, я сгибаюсь. Я стараюсь удержать внутри завтрак, но он выходит наружу, весь до последнего кусочка. Опустошив желудок, я отталкиваюсь от стены, вытираю рот тыльной стороной руки и застываю, когда замечаю, что кончики моих пальцев покрыты сажей.

Я поднимаю глаза, и пламя, такое же горячее как фейский огонь, начинает пожирать меня изнутри.

— Санто Калдроне.