Дом грозы
Шрифт:
– Неужели мама не догадывалась, что так будет?
– Откуда бы, если никто никогда не выезжал из Имбарга и не рожал за его пределами детей? Чтобы вывести закон, нужен прецедент, верно?
Фандер в ответ молчит. Нимея, разумеется, права, но это не значит, что становится легче дышать.
Его преследует страх неизвестности, но в то же время жутко интересно узнать: каково это – владеть некой невероятной силой, о которой за последние сутки столько болтают.
* * *
Эким – удивительное место. Он весь словно соткан из стекла и света. Воздух тут мерцает, будто его можно потрогать, и, вероятно, экимцы на это способны, по крайней мере,
Фандер останавливается на парковке высоченного современного дома и присвистывает:
– Как эта штука стоит и не заваливается набок?
– Да уж, Траминеру до такого далеко. Это небоскреб. В Экиме все обожают забраться повыше.
– Ты же говорила, мы приедем в городок на окраине.
– Это и есть окраина Экима. – Нимея смотрит на часы. – В темноте нечего соваться в Аркаим, мы не доедем даже до ближайшего мотеля, там на каждом повороте какие-нибудь придурки, мечтающие отжать твою тачку. Пошли. Переночуем у Лю Пьюран, моей подруги.
– Это та бесцветная мышь?
И тут же на Фандера, успевшего открыть дверь машины, оборачиваются несколько экимцев.
Они все пепельноволосые с прозрачными глазами и белоснежной кожей.
– Тут так не говорят, – ворчит Нимея, пихая дверцу «ФастераМаркоса» бедром.
– У тебя везде есть друзья?
– Нет, в Аркаиме придется довольствоваться мотелем или вроде того. Так что, возможно, это твой последний шанс разместиться с комфортом.
После застрявшего в средневековье Траминера Эким кажется шагом на пару сотен лет вперед. Он быстрый, шумный и яркий, как конфетка в шелестящей фольге. Прямо у жилого дома уличные музыканты играют какую-то рваную громкую музыку со множеством басов, она доносится из колонок, а в воздухе рисуется пульсирующими вспышками розового и алого. Вывески сверкают неоном, очень много люминесцентных ламп и светящихся экранов, отчего у Фандера уже подступает к горлу тошнота. Он выглядит дезориентированным, будто сейчас спрячется в машине, из которой только вылез.
– Идем в дом, – бормочет Хардин, глядя по сторонам.
– Ты похож на дикаря, – сообщает ему Нимея.
Фандер уверен, что не просто похож, он и есть дикарь. Всю жизнь траминерцы были убеждены, что они – высшее звено, лучший класс человечества. И вот одна минута на улице Экима убеждает, что это даже близко не так.
– Почему кому-то вообще пришло в голову отсюда переезжать в Траминер? – шепчет Фандер, не отрывая взгляда от завораживающей люминесценции. Это огромный мост вдали переливается всеми цветами радуги.
Оказывается, мосты бывают вот такими, не деревянными скрипучими строениями, опасно кренящимися от порывов ветра, а из металла и стекла, как в сказке.
– Потому что тут очень много умных и талантливых, – пожимает плечами Нока. – Поэтому на всех рабочих мест не хватало. Деньги, которые платил один траминерский аристократ экимцу, тут – просто огромные. В Траминер уезжали на заработки, сюда слали деньги. В Экиме все стоит очень, очень дорого, поверь мне. А бедняков тут немерено.
Нимея тянет Фандера за собой, он оборачивается на парковку и хмурится. В ряду красивых современных машин тачка отца кажется старым гигантским корытом.
– Они так странно одеты, – бормочет Фандер, с подозрением присматриваясь к прохожим.
В Траминере он не обращал внимания на одежду. Она вся серая или черная, классическая и очень закрытая. Вечные ветры и дожди лишили народ даже шанса одеваться красиво. И на нем, и на Нимее черные спортивные бесформенные костюмы, привычные глазу, но люди в Экиме выглядят иначе.
На девушках легкие обтягивающие платья, парни в льняных шортах и футболках. Все будто хотят сильнее раздеться и явно этого не стесняются.
– Это мы странно одеты, – закатывает глаза Нимея. – Идем уже, хватит пялиться.
Предположение, что в Экиме все из стекла, подтверждается, когда они входят в подъезд, выглядящий как огромный аквариум. На Фандера накатывает незнакомая ранее паника. Он привык заходить в дома и оказываться в уютной ракушке, защищенной от внешнего мира. Тут, стоя в помещении, он чувствует себя словно под стеклянным колпаком из-за прозрачных потолков и стен.
– Ты в норме? Выглядишь потерянным. – На секунду он верит, что Нимее не все равно, когда она вот так интересуется его состоянием. – Когда мы с Энгом приезжали сюда на пару дней, он просто обалдел и у него была паническая атака…
Дальше Фандер не слушает.
Она не интересуется, а просто сравнивает, и это уже смешно. Губы сами собой складываются в усмешку, что Нимея воспринимает как поощрение своего чертовски интересного рассказа о том, как они с Энграмом приезжали на выходные кутить в Экиме после революции.
Усмешка Фандера превращается в надменный оскал.
– Так, сейчас внимание. – Нока останавливает Фандера перед раздвижными металлическими дверьми. – Фандер, это лифт. Лифт – это Фандер.
– Что ты несешь?
– Энга так впечатлил лифт, что он чуть его не заблевал, – пожимает плечами Нимея и ищет на гладкой зеркальной панели кнопку. – Но ты, конечно, не такой. – Последнее она бормочет себе под нос с самоуверенным выражением лица.
Фандеру становится не по себе, как будто лифт – это клыкастое нутро чудовища, а не коробка из стекла и металла.
– Заходи. – Нимея вскидывает брови и первая делает шаг в кабину.
Хардин уверенно следует за ней.
Двери закрываются. На стеклянной поверхности справа от дверей появляются цифры, и Нимея выбирает одну из них, но Фандер даже не пытается рассмотреть что-то за копной ее распущенных волос, из которой она за пару часов без сна сплела мелкие косички, чтобы чем-то занять руки.
Через прозрачную стену он смотрит на Эким, раскинувшийся под ними. Кабина мягко скользит вверх, и у Фандера перехватывает дыхание. Он чувствует себя будто в полете. Колени сами собой сгибаются от непривычного ощущения: пол тянет его вверх, но внутренности будто падают, наоборот, вниз. Город за стеклом становится одновременно шире и мельче. Горизонт отдаляется, открываются все новые и новые улицы. Дома сливаются до простых сверкающих коробок с очертаниями окон.
– Ау!
Он оборачивается на источник звука и сталкивается взглядом с Нимеей. Ее ореховая радужка кажется ожившей, потому что из-за мелькающего света то сужается, то расширяется зрачок. Может, это просто игра воображения?