Дом имени Карла и Розы
Шрифт:
В эту ночь Ксении не спалось. Чуть рассвело, она покинула свою комнату, поклявшись немедленно выполнить тысячу дел (почему-то ей всегда казалось, что их именно тысяча!). Прежде всего надо заглянуть в вестибюль.
За последние дни вестибюль густо пропах рогожей. Ночью скарб отъезжающих находился под охраной двух сторожей — руководителя столярной мастерской и Феди. Федя к утру задремал на мягком, стянутом веревками тюке, но Каравашкин был бодр, и под его густыми усами Ксении почудилась подозрительная улыбка.
Неужели
Энергичным голосом, гулко прокатившимся под сводами вестибюля, Ксения сказала:
— Я ищу Овчинникову. Нет ее?
Каравашкин укоризненно указал на дремлющего Федю и ответил шепотом:
— Не слыхать, чтобы нашлась… Пожалуй, пора постучать к Дедусенко. Пойдет на розыски.
— Я постучу.
Могла ли Ксения думать, что тут же, за поворотом коридора, столкнется с Асей, что та в испуге шарахнется в сторону и бросится наутек?
…Бесцеремонное раннее солнце разбудило Асю. Открыв глаза, она убедилась, что первая выдумщица блаженно спит, что гладко остриженная голова, усердно протертая эфиром, чиста, если не сказать стерильна.
Первою мыслью Аси была мысль о том, в какой мере детдомовцы позволят себе нарушить пункт конституции, обязывающий «не дразниться и не обзываться». Утаивать причину и место ночевки ей было не по нутру. Ася презирала врунишек и собиралось выложить все начистоту. Пусть обзывают мученицей науки или того обидней…
Хотя… Что значит «начистоту»? А Ксения, а ее тайна? Бывает святая ложь? Бывает! Ради себя? Нет, ради других.
Никогда никому (может быть, только Кате, умеющей хранить тайны) Ася не проболтается, где провела ночь. Никогда! Яков Абрамович с Ксенией могут быть спокойны: их не подслушивали. Если что случайно услышано, то забыто… Сейчас, пока еще все спят, Ася проберется в дортуар и уляжется как ни в чем не бывало.
Приняв решение, девочка сложила скомканные простыни и босая, на цыпочках вышла из изолятора. Час был ранний, все шло благополучно, и вдруг за поворотом коридора… Ксения! Ксения, которой никак нельзя было знать, что Ася провела ночь в изоляторе. Ася шарахнулась и бросилась наутек.
Никто из взрослых не сумел бы догнать Асю. Но Ксения бегала не хуже любой девчонки; она настигла беглянку и, переведя дыхание, спросила:
— Откуда? Говори, где ты была?
— Нигде… — растерялась Ася.
— Не хочешь сказать?
— Не скажу! Я не обманщица, но я ничего не скажу! — произнесла Ася. Ей вспомнились слова великого Бетховена, которые любил приводить Нистратов: «Тот, кто поступает достойно и благородно, тем самым обретает в себе силу переносить несчастья». — Не скажу! — повторила Ася и выпрямилась, встала так, как, по ее представлению, должен был стоять Джордано Бруно, сжигаемый на костре.
Однако и Ксения
— Немедленно объясни! — требует она.
Тем временем Ася пытается незаметно большим пальцем ноги пододвинуть к себе зажигалку, которая, вероятно, выскочила из кармашка, когда Ксения дернула за простыни. Ася подозревает, что сейчас, в гневе, Ксения способна отобрать и подарок Андрея.
И верно, заметив тайные усилия Аси, Ксения ловко овладела зажигалкой.
— Так… Сухаревская штучка! Продукт спекуляции и обмена.
Ася могла бы объяснить, откуда у нее взялся столь презренный продукт, но обида лишила ее дара речи.
С Асей так постоянно! Решила поступить достойно и благородно, а приходится чуть не в драку лезть. Вчера, можно сказать, совсем растаяла, глядя, как радостно Ксения собирает ребят в колонию, а сегодня и глядеть на нее не желает. Ася даже мечтала стать похожей на Ксению. Но с этим кончено. Очень надо подражать такой придире! И, главное, хватает чужие зажигалки…
— Отдайте! Не имеете права! Я отнесу ее Варе.
— Шашкиной? — Ксения пожала плечами. — Понятно! Кому, как не Шашкиной?
— Отдайте! — Ася вырвала из рук Ксении зажигалку.
Бедная Варька, обиженная вчера Асей! Бедная… Ей-то никто не шепчет: «Милая, милая Варенька!», — никто не просит перед разлукой: «Выслушайте меня…»
— Все ей снесу!
— Все? И простыни?
— Чего? Нате их! Отдайте Татьяне Филипповне. Скажите, к отъезду вернусь…
Ася запнулась, вспомнив, что Ксения предложила выкинуть ее из списка отъезжающих, но сейчас и заикнуться об этом нельзя, ведь Ася это подслушала. Однако Ксения сама сказала:
— Ну, знаешь… С отъездом еще подумаем. Нуждающихся хватает, а в чужом месте особенно важна чистота коллектива!
Ася больше не стояла с гордо поднятой головой. Она обмерла при мысли, что Ксения соберет после завтрака детдомовцев, и гудящее, взволнованное собрание потребует от Аси объяснений. А что она скажет? Правду нельзя, врать не станешь…
И начнут говорить об Асе, как о Люсе Бородкиной. Когда Люську исключали, тоже говорили о чистоте коллектива…
Ксения деловито пересчитала простыни.
— Уже? Успела сплавить?!. Где шестая?
«Где? — ужаснулась Ася. — В лазарете, наверно!» — и пробормотала:
— Нет простыни… и искать негде.
— Ах так! Ступай немедленно в дортуар! К Шашкиной и не думай… Запрещаю! — Голос Ксении дрожит от обиды. — Вот попробуй, перевоспитай таких…
Ася поднялась на третий этаж и тихонько спустилась обратно. Надо было проскользнуть в лазарет, а затем швырнуть Ксении эту дурацкую буржуйскую простыню.
Простыня белела на полу у входа в лазарет. Схватив ее, Ася помчалась по коридору мимо опечатанной домовой церкви, мимо кухни, откуда уже доносился съестной дух.