Дом Леви
Шрифт:
– Пойдем?
– Пойдем.
На улице их ждал отец Йоселе, высокий еврей с ухоженным лицом и двумя большими блестящими глазами – глазами провидца. Шли они в один из кинотеатров, расположенных в переулках. Кинотеатры работали круглые сутки. Отец Йоселе стоял у входа с небольшим пакетом в руках и шептал избранным проходящим:
– Кокаин!
Йоселе и Белла стояли на страже, и при появлении полицейского Йоселе начинал насвистывать песенку о красивых ногах Валенсии. После завершения «дела» возвращались домой. Отец посредине, руки его на плечах детей. И он как бы извинялся:
– Что делать? Человек должен жить, таково начало мудрости. Зарабатывать и давать заработать другим.
Глубокую дружбу ощущали они в эти минуты, дружбу, объединяющую их троих, тайну
– Та вот, рыжая, – объяснял Йоселе, – работает для нашего Оскара. Оскар был единственный не еврей в доме. Он был посредником между дерущимися женщинами. По субботам он переходил из квартиры в квартиру и зажигал плиты. За это каждая хозяйка давала ему рюмку водки и ломоть халы, от чего он становился навеселе. Оскар был щеголем. Свои брюки желтого цвета он отдавал в глажку одной из женщин и строго приказывал ей, чтобы стрелка на брюках была прямой и отчетливо видной. Женщины выполняли его указания. Он разгуливал по коридорам в деревянных сандалиях, постукивая ими по ступенькам. Белла его ужасно боялась. Однажды он поймал ее в темном коридоре, сжал ее плечи и зашептал: «Какие женщины у этих евреев…» Испуганная, плачущая, Белла прибежала к Йоселе. Он тут же собрал всю компанию подростков, ребят и девочек, посекретничали и решили отомстить Оскару. Так была основана «молодежная организация Анти-Оскар». План мести был забыт до следующего утра. У организации были и другие дела. Обычно, по традиции, члены организации собирались под старым увядшим орехом во дворе, единственным деревом, ветви которого стучали в оконное стекло домика. В нем обитал брачный посредник Самуил, который день-деньской крутился по домику и во весь голос изливал свои жалобы:
– Ай, евреи, ай, ай! Кончилось сватовство в Израиле. Отменили его, и нет в нем больше нужды. Молодые забрали мой хлеб и заработок. Не нуждаются ни в сватовстве, ни в венчании, ни в освящении. Ай, ашкеназ, ашкеназ, большая беда и разлом поразили тебя. Ой, беда эта разрушает отчие дома.
Женщины в доме, матери, сыновья и дочери которых достигли зрелости, качают головами вместе с Самуилом, вздыхают в знак согласия и пускают слезу. Все заботы Самуила сходились на этом темном домике. Целыми днями, с утра до вечера, он ходил с метлой, завершая свою уборку к ночи. Ночью же он, разговевшись, садился за стол, водружал на нос очки, доставал толстую тетрадь и записывал в нее имена юношей и девушек, брачного возраста, их родословные, и сватал их на бумаге. Карандаш так и бегал по листам.
Йоселе взбирается на дерево, ревет медведем, мяукает котом, чаще всего безрезультатно. Самуил погружен в свои расчеты. Расчеты же Йоселе потерпели провал. Тогда он организует хор:
Хоть дела, человече, твои лихи,Всевышний простит тебе грехи,Семя твое сохранит в вечеру,Деньги развеет твои по ветру,Словно звезды с небес поутру.Тут Самуил открывает окно и, сотрясаясь от гнева, кричит:
– Ересь! Ересь!
Ватага смеется и исчезает.
По вечерам евреи толпятся в коридоре и без конца полощут рты деловыми разборками, испытывая страх за завтрашний день, который ничего хорошего не сулит. Женщины вносят свой вклад, визжа на детей, дерущихся на ступеньках.
– Что с нами будет, Владыко мира?
Иные мужчины пожимают плечами и возвращаются к своим делам. Оскар нагло хохочет и насвистывает субботние мелодии, чтобы злить окружающих евреев, которые опускают головы:
– Господи, Боже, священные песнопения позорит этот хулиган и безбожник! Что с нами будет?
– Что с нами будет? – вторит компания «Анти-Оскар».
Ранним субботним утром высаживались на скамье, занимались болтовней. Безработные резались в карты. Отто отмывал банки и своими репликами сердил домохозяек. Выходила на прогулку Эльза, девица, мгновенно напрягающая взгляды мужчин. На ветвях липы сорят и ссорятся воробьи. Иногда приходил Филипп, присоединялся к детям.
Белла познакомилась с ними в отчем ее доме, куда он пришел со своим шурином Зейликом. Отец Беллы считался в квартале большим богачом. Богатство пришло к нему в мгновение ока. Те немногие доллары, которые он привез из Польши, вложены были им в дома квартала, построенные из камня. В их доме даже был телефон. Каждый его звонок взбудораживал весь дом. По субботам, в часы третьей трапезы, в квартиру продавца тканей Авраама Коэна набивалось множество евреев, хранящих традиции в отличие от части беженцев, придерживающихся польских традиций. Собиралось много юношей, разрешалось приходить и девушкам. Все сидели в темноте, тесноте, но не в обиде, ели селедку, фасоль и халу, запивая рюмочкой водки, затем цепочкой теней начинали раскачиваться и напевать праздничные песнопения. Мелодия была долгой и тягучей, без начала и без конца. Начинал Самуил, и все ему вторили. И тут Белла обнаружила одну высокую тень, опирающуюся на стену и не раскачивающуюся со всеми. И даже когда раскрыли окна, и в квартиру ворвался шум автомобилей, рев клаксонов, от которых вяли уши. И вздохами, усиленным раскачиванием, биением себя в грудь и криками «Ай-ай», Самуил продолжал песнопение, и все в квартире поддерживали его, – тень у стены молчаливо возвышалась над всеми, и Белла не сводила с нее глаз. Когда в небе вспыхнули первые звезды, и в квартире зажегся свет, тень у стены обернулась задумчивым высоколобым юношей.
В тот же вечер отец пригласил Филиппа в качестве домашнего учителя немецкого языка для Беллы.
– Хочу, чтобы она была подготовлена к школьной программе и получила среднее образование. Об оплате, с Божьей помощью, договоримся.
– Пожалуйста, – сказал Филипп, взглянув на совсем молоденькую девочку Беллу, глядящую на него во все глаза, затуманенные от волнения.
Вокруг евреи торопились перейти от праздника к будням – распрямляя затекшие члены, наполняя комнату густым дымом сигарет, обсуждая сделки. Лишь Белла одна слышала шорох слабого пламени свечи на столе, гаснущего в тающем воске.
В тот вечер влюбилась Белла в Филиппа первой девичьей любовью. Каждую среду Филипп являлся в дом еврейского богача – учить его дочь. И дочь наряжалась в праздничное платье и так же наряжала свою любимую кошку, повязывая ей бант. По окончанию урока, вся компания приходила в комнату Беллы.
– Расскажи нам, Филипп…
И он рассказывал им про страну Израиля, о пионерах-халуцах, о болотах, несущих всем лихорадку, и превращенных в заповедники, о кибуцах и новом обществе.
Все члены группы «Анти-Оскар» вступили в молодежное Движение, под знамя, с клятвой и своим лидером. С этого момента прекратилось сидение на скамье и беготня по переулкам. Теперь они ходили твердым уверенным шагом, с серьезными лицами, сумками, в формах молодежного Движения – таких в этих переулках еще не видели.
Белла уже не жила на еврейской улице, отец ее еще больше разбогател и перешел жить в роскошный квартал Берлина. Учитель ей уже не был нужен, она посещала школу благородных девиц. Но хранила верность Движению, и в сокровенном уголке сердца хранила память о человеке, который был ее первой любовью. Не раз, лежа в комнате нового дома и не отрывая взгляда от дышащей изобильем и тишиной улицы, от старой церкви, стены которой были покрыты плющом, прислушиваясь к нежным звукам колоколов, Белла погружалась в девичьи грезы. И в окне возникала высокая прямая фигура давним намеком – только ей.
Два года она не видела Филиппа. Выросла, и однажды встретила его на большом собрании сионистов: сидела рядом с ним в президиуме, представляя Движение.
После собрания они вышли прогуляться по городскому парку. Была весенняя ночь, когда всех гуляющих овевает запах изобильно расцветших белых цветов, лепестки которых прилипают к одежде, застревают в волосах, вызывая, казалось бы, ненужные, но весьма важные тысячи слов.
– Чудо из чудес, – шептал ей Филипп, – происходит в этой цветущей вселенной, оставил тебя зеленой девчонкой, а нашел красивую девушку.