Дом Леви
Шрифт:
Саул видит шевелящиеся без конца губы дяди, и это тягостно отражается на покое в комнате.
Воск стекает между свечами. Во дворе смолкли голоса. Когда мать переворачивает газетный лист, усиливаются язычки пламени свечей и колеблются тени за дядиной спиной. «Соблюдай святую субботу», – который перечитывает Саул слова, вывязанные на салфетке. Скучно в канун субботы. И погружаться в любимую мечту тоже в субботу нельзя – воевать, скакать на коне.
Розалия откладывает газету и громко нарушает тишину в комнате:
– Что это здесь так тихо? Что случилось?
И так, как никто ей не отвечает, – обращается к Филиппу:
– Филипп, я беспокоюсь, что-то они опаздывают из синагоги. Может, что-то случилось? Может, снова стреляют у партийного
– Что? – взрывается дядя, что для него необычно. – Откуда мне знать, что случилось и что будет?
– Чего ты кричишь, Филипп? Сошел с ума?
– Ты способна свести человека с ума, стрельба, стрельба – суббота сегодня.
Розалия замолкает. Саул следит за матерью и дядей. Стучат часы, а отец и Залман не приходят. Хочет Саул хотя бы раз спросить, когда уже они вернутся, и не решается открыть рта.
«Белла ушла от меня. Ее не вернуть. Даже моя помощь вызывала у нее отвращение. И все же, не было у нее права… Так вот пойти… Не обвиняй ее – она права». Филипп неожиданно вскакивает с места и начинает ходить по комнате, открывает окно, взлохмачивает волосы под прохладным ветром.
– Ты сошел с ума, Филипп, – сквозняк! Свечи… Свечи гаснут!
– Когда уже они, наконец, вернутся из синагоги? – кричит Филипп.
– Сядь, – говорит Розалия, – сядь и не доводи меня до головокружения.
Дядя Филипп возвращается на место у стола. Язычки пламени успокоились. Филипп закрывает глаза: «Итак, я остался один».
Во дворе звуки шагов, Саул бежит к дверям. Госпожа Гольдшмит встает. Филипп и дед остаются сидеть у стола.
– Доброй субботы, доброй субботы и покоя всем, – восклицают стоящие в дверях Зейлиг и Залман.
Глава тринадцатая
Воскресенье. Толпы гуляющих заполняют тротуары в эти ночные часы, слетаясь, подобно бабочкам, к домам развлечений. По центральной улице Унтер ден Линден – Липовой Аллее – не протолкнуться. Издалека заманивают, подмигивая, вспыхивают и гаснут огни цветных реклам. Из открытого окна Белла улыбается, глядя на праздничную аллею. Ветер надувает занавеси, и они взлетают до потолка, как паруса корабля, готового к плаванию. Осенний холод охватывает Беллу, но она не сдвигается с места. Там, внизу, аллея, которая еще несколько дней назад была свидетельницей ее отчаяния. Этой ночью Белла воспаряет ввысь под парусами занавесей, лицом к лицу с множеством огней, с богиней Победы – Викторией над Бранденбургскими воротами – Викторией, несущейся на колеснице с четырьмя бронзовыми конями, Викторией, всадницей степей, несущейся в ночь. Белла машет ей приветственно рукой.
– Поплывем, Виктория, расправим крылья, поплывем в бесконечный простор. Мы этой ночью – дочери свободы.
Ветер взлохмачивает волосы Беллы, и, держась за занавеси, она походит на кормчего, направляющего свое судно. Газета взлетает над столом, мебель скрипит, и комната шумит, как внезапно пошедшее волнами тихое озеро. «Уплывем! Уплывем!» Впервые Белла открыла окно после того, как пришла в тихие комнаты доктора Блума. В этот вечер она одна в доме. Домработница ушла развлечься. Доктор Блум – на встрече с друзьями. Почти неделя прошла с того дня, когда она пришла к доктору за помощью. Она уже в полном порядке, и ничего не мешает ей вернуться в Дом Движения. Вот уже три дня она все просит доктора:
– Хватит мне нежиться, доктор, я должна вернуться в Дом халуцев, к друзьям.
Доктор качает головой, как бы соглашаясь, но вечером, когда она приходит к нему в кабинет, садится на диван, поджав под себя ноги, доктор, сидя неподалеку от нее, смотрит на нее и начинает отчитывать:
– Не торопись так, детка, ты еще нуждаешься в отдыхе.
– Хорошо, доктор, еще один день я здесь останусь. Я совсем здорова, доктор.
Вот уже несколько дней с тряпкой в руках расхаживает она по комнатам квартиры доктора Блума. Открывает ящики, скрипящие, как старые ворота, петли которых заржавели, снимает паутину, собравшуюся на книгах, украшениях,
– Детка, – говорит он ей, – здесь, в моем доме, тебе все позволено. Ничто перед тобой не закрыто.
В один из дней Белла открыла маленький шкафчик, скрытый в углу коридора. Оказалось, это шкафчик для обуви. Белла извлекла оттуда пару детской обуви. Оглядывается: рядом стоит доктор. Белла быстро вернула обувь на место и поспешно закрыла дверцы шкафчика.
– Много скопилось ненужного хлама в квартире, – сказал доктор хриплым голосом. Стояли они оба в коридоре около закрытого шкафчика и смотрели друг на друга, словно одна печаль объединила их вместе. Всеми чувствами вобрала в себя Белла застывшую скорбь этих комнат, душа ее тянулась к мягкости сердца доктора, и эта приязнь влияла на нее. Она не думала о Филиппе, и даже о Движении перестала думать. Завеса опустилась в ее душе. Расхаживала она по комнатам, словно в какой-то дреме, лишенной образов и сюжета, и доктор понимающе смотрел на нее.
И только однажды пробудилась от этой дремы – когда писала письмо Филиппу. Доктор читал газету. Время от времени поглядывал на нее и улыбался. Хорошо ей было писать Филиппу под покровительством этого улыбающегося взгляда.
– Что ты пишешь, Белла?
– Письмо, так просто.
– Просто?
Белла чувствовала себя внутренне успокоено, мыслила ясно и сосредоточенно. Она подвела итог своей жизни вплоть до этого дня, и не она писала, а сама ее рука по собственной воле ставила точку после всего, что произошло. Затем она вышла в кухню и попросила старую распорядительницу в доме опустить письмо в почтовый ящик. «Дело срочное», – поторопила она Барбару, и проследила за ней, идущей по улице к почтовому ящику. Проехал трамвай с длинным незапоминающимся номером. Еще немного, и он доедет до здания Еврейской общины, продолжит путь до угла, затем, на обратном пути, проедет мимо родительского дома, у красивого парка. Весной деревья роняют цветы на крыши трамваев. И к Дому Движения можно доехать на этом трамвае. Всегда ездили на нем всей компанией. Джульетта, как обычно, тут же вступал в разговор с пассажирами, объясняя им, кто они и что они, эти ребята и девушки. На этом трамвае можно добраться до Джульетты и остальных товарищей. Много собраний проходит в эти дни. За столом президиума, сидит, несомненно, доктор Блум, но также и…
– Доктор, – почти испугала она его восклицанием, оторвав от газеты, – знайте, когда я буду совсем здорова, оставлю вообще Берлин. Поеду от Движения в прусские городки. Не буду я больше жить в этом городе, доктор.
– Хорошо, хорошо, – пытается доктор унять этот неожиданный ее взрыв чувств, откладывает газету в сторону, – нет сомнения, что очень важно поехать в прусские городки, но это мечты на будущее.
В коридоре хлопнула дверь. Барбара выполнила поручение. Почта тоже выполнит то, что на нее возложено. Письмо придет к Филиппу. Белла опустила занавеси, села возле доктора Блума, сложила руки на груди, и снова видения опустились на ресницы. Доктор продолжал читать газету и сказал в пространство комнаты:
– В городе забастовка. Сто сорок тысяч литейщиков бастуют.
«Я ведь сама взяла себе отпуск на две недели», – подумала про себя Белла.
– Боятся беспорядков в городе. Нацисты били стекла в еврейских магазинах. У здания коммунистической партии были столкновения. Начали организовывать самостоятельную еврейскую оборону.
«Я в отпуске», – отвечает в душе Белла доктору.
– Хочешь почитать газету, Белла?
– Доктор, – говорит Белла мягким голосом, – боюсь, что мой долг – вернуться в Дом, там нуждаются во мне. В эти дни все мобилизованы.