Дом на берегу
Шрифт:
Он сложил фигуры у входа и вошел в зал, а детей увели в задние комнаты. Впервые я увидел в нем что-то человеческое. Словно он на время забыл, что он управляющий, расчетливый, холодный и даже, как я полагаю, весьма продажный: ничего от этого не осталось, исчезли и ирония, и холодное равнодушие, которые у меня ассоциировались до сих пор со всеми его поступками.
Он стоял в зале и к чему-то прислушивался. Кроме нас двоих никого не было. Посмотрев вокруг, я увидел, что здесь все как-то изменилось с того майского дня, когда умер Генри Шампернун. Было ощущение, что в этом доме никто постоянно не живет и что его хозяева лишь изредка наведываются сюда, а в остальное время дом стоит пустой.
Он подошел к окну, освещенному последними лучами заходящего солнца, и выглянул наружу. В ту же минуту он отпрянул назад, прижавшись к стене, словно кто-то мог его заметить: он явно предпочитал остаться невидимым. Заинтригованный, я тоже высунулся в окно и сразу понял, в чем дело. Под окном стояла скамейка, на которой сидели двое: Изольда и Отто Бодруган. В этом месте в стене был выступ, а скамья находилась в углублении и была защищена от взоров посторонних: ниоткуда, кроме этого единственного окна, нельзя было увидеть, кто на ней сидит.
Лужайка за скамьей постепенно спускалась вниз к невысокой стене, а за стеной виднелись поля и ниже – узкий залив, где на якоре стоял корабль Бодругана. Я видел только его мачту. Был отлив, и по обоим берегам залива синюю полоску воды окаймляли песчаные отмели, на которых собралось огромное количество водоплавающих птиц: они ныряли и плавали в озерцах, образовавшихся после отлива. Бодруган держал в своей руке руку Изольды, рассматривал ее пальчики и наиглупейшим образом, как это свойственно влюбленным, покусывал их, или скорее делал вид, что ест, строя при этом такие рожи, как будто у него во рту какая-то кислятина.
Я стоял у окна, наблюдая за ними, и странное волнение охватило меня – вовсе не потому что я, подобно управляющему, подсматривал за ними, а потому что в этот момент я вдруг ощутил всю целомудренность их отношений, и неважно, если в иное время они давали всю волю своим страстям: сейчас в них не было никакого обмана, они были как бы освящены свыше; это были отношения, которых мне не дано узнать. Затем он внезапно отпустил ее руки, и они упали ей на колени.
– Позволь мне не возвращаться на судно и остаться здесь еще на одну ночь, – сказал он. – К тому же прилив может сыграть со мной злую шутку: если я подниму паруса, меня того и гляди выбросит на мель.
– Не выбросит, если правильно рассчитаешь время, – ответила она. – Чем дольше ты будешь здесь, тем большей опасности мы оба подвергаем себя. Ты же знаешь, как быстро распространяются сплетни. Уже то, что ты приплыл сюда – настоящее безумие, твой корабль все прекрасно знают.
– Но что же в этом особенного? – ответил он. – Я часто прихожу в залив и сюда тоже захожу – когда по делам, когда так, ради собственного удовольствия: я обычно ловлю рыбу недалеко отсюда, у Церковного мыса. Это чистая случайность, что ты оказалась здесь.
– Совсем не случайность, – сказала она, – и ты это прекрасно знаешь. Ведь управляющий доставил тебе письмо, в котором я сообщала, что буду здесь.
– Роджер надежный посланник, – ответил он. – А моя жена с детьми сейчас в Трилауне, там же и моя сестра Джоанна. Так что стоило рискнуть.
– Стоило, я согласна, но только один раз, а не две ночи подряд. Притом, в отличие от тебя,
– Ты имеешь в виду смерть Генри? – он нахмурился. – Я все же думаю, ты несправедлива в своих обвинениях. Генри был неизлечимо болен. И мы все знали, что он обречен. И если даже травы, которые ему давали, помогли ему уснуть раньше и избавили от страданий – и это было, сделано с ведома Джоанны, – стоит ли искать виноватого?
– Они сделали это намеренно, и все сошло им с рук, – сказала она. – Извини, Отто, но я не могу простить Джоанну, хотя она твоя сестра. Что же касается управляющего, не сомневаюсь, она неплохо ему заплатила, да и его монаху-соучастнику тоже.
Я взглянул на Роджера. Он все стоял не двигаясь, в тени у окна, и, конечно же, слышал их не хуже, чем я, и, судя по выражению его глаз, ему не доставили удовольствия слова, сказанные ею в его адрес.
– Что касается монаха, – добавила Изольда, – так он все еще в монастыре, более того, с каждым днем его влияние растет. Приор всего лишь игрушка в его руках, и монахи делают только то, что им приказывает брат Жан, который ведет себя как ему вздумается.
– Даже если и так, – сказал Бодрутан, – не мое это дело.
– Пока не твое, – ответила она ему, – но боюсь, как бы Маргарет, вслед за Джоанной, не стала слишком доверять его познаниям в области трав. Ты знаешь, что в последнее время он пользует также и вашу семью?
– Нет, впервые об этом слышу, – сказал он. – Я ведь был на Ланди все это время. Маргарет предпочитает жить в Трилауне – Ланди и Бодрутан ее не устраивают: они слишком открыты всем ветрам.
Он поднялся со скамьи и начал ходить взад и вперед по траве. С любовными играми было покончено, проблемы семейной жизни – они не давали забыться надолго. Мне было их искренне жаль.
– У Маргарет слишком много фамильных черт Шампернунов, как и у бедного Генри, – продолжал он. – Любой священник или монах, если ему вздумается, легко может заставить ее поститься или изнурять себя молитвой. Ничего, с этим я разберусь.
Изольда тоже поднялась со скамьи и, подойдя к Бодругану, положила руки ему на плечи и посмотрела прямо в глаза. Если бы я высунулся из окна, то мог бы до них дотронуться. Как они все же были малы, на несколько дюймов ниже взрослого человека среднего роста в наше время, хотя он был хорошо сложен, силен, голова правильной формы, приятное лицо и обаятельная улыбка, а она тоненькая, точеная, как фарфоровая статуэтка, ростом не намного выше своих дочерей. Они стояли обнявшись и целовались, а я снова почувствовал странное волнение, смутное ощущение обделенности, чего я никогда не испытал бы в наше время, если бы наблюдал за двумя влюбленными из окна… Невероятная сопричастность, невероятное сострадание. Да, именно сострадание. Я не сумел бы объяснить, откуда взялось это странное ощущение соучастия во всех их действиях и поступках, может, оттого что, попадая к ним из своего мира, я с особой остротой чувствовал, как они уязвимы и, так сказать, более смертны, чем я сам. Ведь мне было доподлинно известно, что оба они превратились в прах шесть веков назад.
– Присмотри тоже и за Джоанной, – сказала Изольда. – Прошло два года, а брак с Джоном для нее по-прежнему лишь мечта, из-за этого ее характер заметно испортился. Она может оказать его жене такую же услугу, какую оказала своему мужу.
– Она не пойдет на это, да и Джон тоже, – ответил Бодруган.
– Она пойдет на все, если того требуют ее интересы. Не пощадит и тебя, если встанешь на ее пути. У нее лишь одно желание, – чтобы Джон стал смотрителем Рестормельского замка и шерифом Корнуолла, а она – его законной женой, леди Карминоу, хозяйкой всех королевских земель.