Дом на горе
Шрифт:
— Ты такой самостоятельный. Роман сказал, что ты сбежал от тетки. По секрету. Ну-ну. Я никому не скажу. Живи сколько хочешь. Ты всем нам нравишься. Правда, мама интересовалась. Но я убедила ее, что все в порядке. Я понимаю тебя. Со взрослыми трудно жить. Сама не дождусь, когда вырвусь.
— Но у вас же так хорошо. Демократия…
— Ха! Демократия. Это только кажется. Папа, конечно, рохля, но мама человек железный.
— Я что-то не ощутил.
— Еще бы! Светская
— За что?
— Ну там… за докторскую. С докторской затянул наш папа. Хотя, может, и не он виноват. Все Паша. Плохой помощник.
— А если найти другого?
— Какой ты, Митя, наивный. Знаешь, как в жизни все сложно? Переплетено, запутано. Не всегда приходится выбирать. Был у папы замечательный помощник, но с ним произошло несчастье.
— Какое?
— На машине разбился. Я тогда маленькая была, но очень хорошо его помню. Высокий такой, интересный. На дачу к нам приезжал. Между прочим, разбился, когда ехал обратно. Папа до сих пор переживает. Если бы, говорит, не отпустил его ночью, все было бы иначе.
— Да, ночью опасно… — пробормотал я.
— Данилов, — это не Паша, — сказала Юля, и я вдруг услышал интонацию ее мамы. — Способный был человек. Они разрабатывали с папой какую-то сногсшибательную тему. А теперь папа застрял. Без Данилова, говорит, работать неинтересно.
— Печальная история, — сказал я.
— Еще бы! Представляешь, уезжает из твоего дома человек, а наутро говорят, что он разбился. Чего уж веселого. Данилов у нас целый месяц жил. Обосновался на чердаке, ни за что не хотел в комнатах. Там до сих пор его стол стоит.
— А он один… там жил? — спросил я нерешительно.
— Как один? Конечно, один. Ну, приезжала к нему раза два какая-то. Даже с дитятей. Но нас тогда не было. В последний раз тоже приехала. Вместе разбились.
— И ты ее видела?
— Кого? Эту женщину? Совершенно не помню. Вот Данилов ко мне перед сном приходил. Взял мою руку, а ладонь у него такая огромная, теплая и говорит: «Пошла Стелла на базар и купила самовар».
Я напрягся.
— Почему Стелла?
— Не знаю. Он вообще был оригинал. А потом исчез. Навсегда. Но я до сих пор помню его голос. А было мне всего шесть. Что это мы, Митя, о Данилове разговорились?
— Не знаю… — пробормотал я.
В полночь мы с Романом полезли на чердак. В июле поздно темнеет. До сих пор на западе голубела ясная полоса, но в зените небо было черно и бездонно. Медная лупа выбиралась по-над лесом, с каждой минутой медь высветлялась, переплавляясь в небесное серебро.
На чердаке было темно, Роман зажег свечку.
—
Трепетное пламя свечи выхватывало из темноты предметы, перекрытия, неясные контуры. Роман направил трубу телескопа вверх.
— Смотри.
Я прижал лицо к холодному твердому окуляру. Передо мной раскрылись меловые россыпи, заполнивши черный разрез пространства. Иногда там выделялась звезда, но в общем это была огромная каша, намешанная из крупинок светил.
— Ну и где ты нашел? — спросил я.
Роман тихо засмеялся.
— Парадокс. Мы всегда ищем не там, где нужно. Ну-ка постой.
Он оттеснил меня и, опустив трубу телескопа, повел ею чуть ниже горизонта.
— Теперь смотри. Я снова приник к окуляру. В нем была чернота.
— Не вижу, — сказал я.
— Чуть влево, чуть вправо. Ищи, — нетерпеливо сказал Роман.
Я качнул телескоп.
— Туда-сюда. — Видишь?
— Какое-то окно.
— Смотри, смотри!
Из глубины ночи выступил желток окна, перечеркнутый крестообразной рамой.
— Настрой, — сказал Роман.
Я покрутил колесико, окно приблизилось. Теперь а правом нижнем его квадрате определился силуэт. Неясный профиль, склоненный то ли над шитьем, то ли над книгой.
Роман снова отпихнул меня и прижался к трубе.
— Вот это и есть звезда! — сказал он и засмеялся.
— Что ты имеешь в виду?
— Думаешь, я даром начал писать повесть? Это про нее. Она читает письмо. Каждый вечер сидит и читает.
— А, божьи коровки… — пробормотал я.
— Дева Мария! — воскликнул Роман. — Звезда так ведь и называется — Стелла Мария Марис. Открытие сногсшибательной важности. Не надо искать в небе, она давно спустилась на землю.
Он снова направил телескоп вверх, долго смотрел, что-то приборматывая.
— Как думаешь, там кто-нибудь есть? Иногда мне кажется, нет никаких вселенных, никаких живых созданий. Слишком уж все безжизненно. Ты любишь фантастику?
— Люблю.
— А мне надоело. Роботы, космические пираты, маньяки, захватывающие власть на планетах. Все одно и то же.
— А что же ты любишь?
— Ничего! — вызывающе заявил Роман. — Вчера читал «Первую любовь» Тургенева. Очень слабая вещь! Чтение для девиц. Не понимаю, за что его в школе прошипи? Одни ахи, охи и слюни. Любой нормальный человек может написать лучше.
— Уж не ты ли?
— А может, и я! Я, между прочим, еще сочинил две страницы, но не отделал. Как думаешь, можно сказать: «У нее был яркий чувственный рот, похожий на свежую розу?»