Дом на городской окраине
Шрифт:
Поезд подъехал к повороту, вагон зашатался, и старик открыл глаза. Рассердившись, он начал ругать всех евреев. Третий класс и пивная — места, где маленький человек обычно занимается высокой политикой. Старикан поносил правительство, посылал его ко всем чертям, сбивчиво пытаясь доказать, что дороговизна — дело рук свободных каменщиков и евреев.
Пани Михелупова воинственно нахохлилась.
— Что вы имеете против евреев? — налетела она на старого антисемита.
Бухгалтер, не любивший ссор, пытался их примирить.
— Главное — жить дружно, — провозгласил он.
Но морщинистый дед, враждебно
— Может, вы тоже продались евреям?!
— Оставьте нас в покое! — напустилась на него пани Михелупова. — Мы вас не трогаем, и вы нас не задевайте!
Старик бормотал:
— Я сидел тут один, а теперь вас полно… И никакого покою!.. В купе не повернуться и все время откуда-то сквозит… Пора с этим покончить…
Общество приумолкло. Всех объединяла одна мысль: «Надо держать язык за зубами. Никогда не можешь знать, с кем имеешь дело…»
А бухгалтер укорял себя: «Я-то все присматривался к этому старику и даже подумал, что можно завязать полезное знакомство. А он вот как себя показал…»
На горизонте вырастали очертания гор, похожих на неподвижно застывшие тучи. Все кругом потемнело, поезд гудел, грохоча по высоким насыпям, часто ныряя в туннели. Повеяло влагой, смолой и свежеободранными стволами. На дорогах можно было видеть мужчин в остроконечных соломенных шляпах, женщин в черных кофтах. Деревни стали чище, домики жались один к другому, а в ельнике свистела паровая пила. Темно-зеленые свежие луга, прорезанные шумными ручьями. Вместо трактиров появились «гастхаузы» с готическими буквами на вывесках. Маня, притиснув нос к стеклу, наблюдала, как выныривают и вновь плавными волнами погружаются вниз телеграфные провода. Очкастый гимназист записывал чешские и немецкие названия станций.
Вот показалась покинутая, разъеденная ржавчиной фабрика, запущенная, как развалины разбойничьей крепости. И скрылась за обнаженной скалой с зарослями ежевики. Тяжело поднимаясь в гору, паровоз пыхтел, выпускал тучи черного дыма, жалобно свистел, и потревоженные лесные чащи отвечали ему эхом. Среди расступившихся скал забелел городок с неприветливой башней костела. Повсюду виллы с покатыми крышами и швейцарские домики с черными балками. Городок скрылся, поглощенный котловиной, а затем вновь вынырнул — уже с другого конца. Паровозный гудок простонал, локомотив завалил дымом вокзальчик, заросший диким кленовником.
На вокзале семейства Кафки и Михелупа простились. Коммивояжер уже заранее позаботился о квартире. Михелуп был осторожнее: он хотел собственными глазами убедиться в качестве жилья, которое соизволит нанять. Семейству он велел подождать на вокзале около багажа, а сам отправился на обход соответствующих инстанций.
Дорога привела его в управление по жилищному устройству приезжих, и в мозгу, всегда плодотворно работающем на ниве обретения выгод, родилась идея добиться скидки на курортную таксу за жилье. Про себя Михелуп выстроил целую речь, которой собирался задурить головы чиновников. Он будет трясти их до тех пор, пока не вытрясет какое-нибудь исключение из общего правила.
Выслушав его просьбу, чиновник сказал, что скидка на курортную таксу дается только журналистам. Бухгалтер уловил лишь звук его слов, даже не пытаясь вникнуть в их содержание.
И завел все
Он спросил чиновника, относится ли правило оплаты и к тем, кто поселится за курортной чертой. Тот ответил, что, безусловно, они этому правилу подчиняться не должны. Лицо Михелупа прояснилось, и он простился.
За городской чертой бухгалтер отыскал домик, на фронтоне которого было написано «Вилла Вайдемансхайль». Это была вовсе не вилла, а нечто среднее между городским домиком и хозяйственной постройкой. С первого взгляда было ясно, что в сравнении с людьми домашняя птица и скотина пользуются здесь всеми преимуществами. Когда бухгалтер ступил на дворик, его приветствовал громогласный гогот гусей, машущих на чужака крыльями. Куры в ужасе разбежались. Петух взлетел на забор, надул грудь и закукарекал. На цепи, заливаясь хриплым лаем, рвался грязный пес.
Наконец Михелуп обнаружил тощего жилистого человека с вислыми усами и спросил его, есть ли тут свободная квартира. Жилистый человек ответил на каком-то непонятном языке. Пес продолжал хрипеть. Человек гаркнул на пса, тот испуганно замолчал, залез в конуру и оттуда недоверчиво следил за пришельцем. Михелуп еще раз попытался завязать разговор, но из горла жилистого человека выходили только какие-то странные звуки, какое-то «каля-маля»… Бухгалтер расстроился, но в этот момент на двор вышла хозяйка, дама в пенсне, настоящая немецкая M"utterchen. [18] Она обратилась к Михелупу на литературном немецком языке, защебетала и повела его в дом, бухгалтер вновь высказал желание снять здесь квартиру.
18
Мамаша (нем.).
Дама показала ему комнату, украшенную олеографиями святых, — помещение с низким потолком, где дремали мухи, при любом шуме разлетавшиеся в разные стороны и вновь садившиеся на прежнее место. Было душно, как бывает в каждом строении, где скот имеет численный перевес над людьми. Бухгалтер объявил, что ему здесь нравится, и хотел знать цену. Хозяйка назвала сумму; Михелуп возразил; вежливо улыбаясь друг другу, они обменивались цифрами; бухгалтер проявил большую настойчивость, добился своего, и хозяйка приняла задаток.
На вокзал он вернулся с сообщением, что квартира найдена. Пани Михелупова встретила его удрученным, хмурым выражением лица. Коммивояжер Кафка обманул ее. Она успела заметить, что на этом курорте одеваются очень нарядно, с большой элегантностью.
— А я ничего нового себе не заказала, — вздохнула она. — Как я теперь буду выглядеть?
Бухгалтер ее успокоил.
— Мы ни на кого не будем обращать внимания, — решил он, — будем жить сами по себе. Какое нам дело до других?
Он отказался от услуг подростка, околачивавшегося на вокзале, и сам подхватил чемоданы. Вспотев, дотащил поклажу до нового жилища.