Дом на городской окраине
Шрифт:
Но кто должен принимать меры? Учреждения! Они неповоротливы и слепы, они знают свое дело, только когда речь идет о налогах. Мужчины распалились, и государственные органы получили по заслугам. Дошла очередь и до правительства, которому все высказали решительные претензии. Посадите туда, наверх хорошего коммерсанта и увидите! Да еще в помощь ему дайте осмотрительного бухгалтера — и все будет в порядке. Править страной, — утверждал Михелуп, — в сущности бухгалтерская проблема. Здесь дебет — там кредит. Обе странички должны совпадать. И пожалуйста! Бухгалтер
Несколькими вескими фразами они навели порядок во всей вселенной. Их мысли были туманны, зато слова звучали решительно. Вынесли порицание европейским государственным деятелям. Политики представлялись им некоей помесью поэтов с зазывалами на храмовом празднике. Редко когда услышишь в голосе маленького человека такие твердые нотки, как в момент, когда он наводит порядок в общественных делах.
Бухгалтер обернулся, чтобы проверить, как идет общество. Недовольно покрутил головой. Далеко позади остались три оживленно жестикулирующие кузины. Отставали и зятья с клетчатыми пледами. Михелуп возроптал:
— Так мы никуда не дойдем!
И тростью описывал круги:
— Кучнее, господа, порядок есть порядок!
Дорога вела туннелем из ветвей ольхи, ильма и ясеня; где-то булькал невидимый ручей. Деревья расступились — открылся озаренный солнцем луг. Пахло тимьяном и крестовой травой. На лугу, на подстилке, уже сидело семейство, состоявшее из господина с обнаженной шеей и дамы, которая вязала джемпер. Неподалеку девушка в костюме медицинской сестры покачивала детскую коляску. Господин, нахмурив лоб, читал газету и яростно шлепал себя по затылку, отгоняя комаров.
Перед путниками высилась зубчатая черная стена леса. Все остановились и стали недоверчиво изучать обстановку. Послышались голоса, предлагавшие вернуться. И так уже поздно, тени удлинились. Никто не чувствовал склонности лезть в эту чащу, от которой так и веяло холодом. Из глубины леса доносились какие-то глухие удары, звуки показались им подозрительными. В лесу темно, влажно, за шиворот сыплется хвоя, в гуще деревьев укрываются злые звери. Можно наткнуться на какого-нибудь обросшего щетиной грубияна, и тот ни с того, ни с сего поднимет крик и кинется на них.
Человеческая изобретательность усовершенствовала и реформировала природу, дабы снискать ей симпатии среднего сословия. Дикие и неприветливые места она превратила в парки и украсила ресторанами. Дороги снабдила указателями и стрелками, острия которых направлены в сторону трактиров, откуда открывается красивый вид. Лес неожиданно расступается, и взглядам открывается широкое, тенистое дерево посреди лесосеки; под деревом — столики и стулья, где среднее сословие может попить сметаны, поесть хлеба с маслом и почитать газету. Осталось только изобрести устройство, которое избавило бы природу от сквозняков.
Но преодолеть врожденную недоверчивость среднего сословия не удалось. Кузины жалуются, что у них болят ноги. Господа вслух выражают отсутствие всякого интереса к прогулке лесом.
Кузина Гедвика говорит:
— Сегодня на ужин будут почки.
— Откуда ты знаешь? — допытывается зять Леопольд.
— Во время обеда я попросила показать меню, — объяснила она. — А завтра к обеду будет мясо косули. Я его люблю.
Воспоминания о еде подняли общее настроение. Все оживленно заговорили и прибавили шагу.
На дороге затарахтел мотоцикл, оставляя за собой столб пыли.
Бухгалтер ударил себя по лбу и воскликнул:
— А! Уже знаю, что я собирался сказать! Торговка фруктами хочет продать мотоцикл. Слышишь, Руженка?
— Что? — рассеянно переспросила жена. — Мотоцикл?.. Какое нам дело до мотоцикла?
И, повернувшись к одной из кузин, продолжала прерванный разговор:
— За модными журналами пошлите ко мне, я с удовольствием вам одолжу.
— Мотоцикл, который стоит восемнадцать тысяч, — бормотал Михелуп и тростью чертил в песке цифру 18.
Он постоял, задумчиво шевеля губами, и перечеркнул цифру.
— Хватает с меня и своих забот, — проворчал он и побежал догонять общество.
К курортному городку подполз мягкий сумрак; вокруг фонарей танцевали ночные бабочки, а на улицах барахтались в пыли визжащие дети. Первая звезда засветилась в небе. В деревенских домах колют дрова, слышно, как звенят, отскакивая, поленья. В садиках шипит и потрескивает, вырываясь из брандспойтов, вода; обнаженные по пояс мужчины поливают пестрые клумбы, кусты роз, нахохленные головки пионов. Рабочие с усталыми одеревеневшими лицами на велосипедах возвращаются с работы, дачники в пестрых пиджаках, со смешными панамками на головах направляются к трактирам.
Михелуп с семьей вышел на вечернюю прогулку. Они идут вдоль заборов, а из садиков доносится сладкий запах фиалок и резеды. Бухгалтер жмурится и восторженно вздыхает:
— Какой воздух, какой воздух… Дети, дышите глубже, в Праге такого воздуха не будет…
Очкастый гимназист прутом сбивает головки репейника, уничтожает притулившуюся у садовых оград крапиву. С воинственным видом он размахивает прутом и выкрикивает:
— Я уничтожу тебя, ботаника!
Маня размышляет о девочке, с которой познакомилась на пляже. Обе они любят ананасное мороженое, но подружка не ходит на уроки закона божьего и обложка на ее книжке для чтения розовая, тогда как у Мани — серая.
— И зовут ее Сильва, — вслух пропела она.
Потом Маня стала думать о том, что когда подрастет и станет барышней, мама должна будет купить ей пляжную пижаму с короткими штанишками; в душе она уже подбирает косынку, которой прикроет грудь. Штаны должны быть из грубого шелка, и к ним она приобретет синее болеро. «Но мне идет и бежевый цвет». А вслух:
— Мама, купишь мне спортивные шаровары? У всех девчонок есть шаровары.
Мать резко ее обрывает:
— Не все обязательно иметь, что видишь.