Дом на краю света
Шрифт:
Он рассмеялся — опять тот же пугающе резкий выдох.
— Ну, тогда давай его и поставим, — сказал Бобби и воткнул кассету в плейер.
— А Боб Дилан тебе нравится? — спросил он у Эрика.
— Конечно. Им я тоже хотел быть.
— Я привез из Огайо немножко пластинок, — сказал Бобби. — Среди них есть даже довольно редкие. А Хендрикса ты любишь?
— Еще бы! Лучше него вообще никого не было.
— Некоторые пластинки дублируются на кассетах. Но некоторых уже нигде не достанешь. Хочешь посмотреть?
— Да. Конечно. Конечно хочу.
— Мы их не слушаем, — сказал
— У меня есть проигрыватель, — сказал Эрик. — Если хочешь, можешь зайти как-нибудь и послушать свои пластинки у меня. Если хочешь, конечно.
— Здорово! Отлично! Пойдем. Пластинки в другой комнате.
— Вы на нас не обидитесь? Мы на минутку, — обратился Эрик к нам с Джонатаном.
И вдруг я поняла, каким он был лет в восемь-девять: услужливый, чрезмерно восторженный, глаза на мокром месте — загадка для родителей.
— Пожалуйста, пожалуйста, — сказала я.
— Похоже, дети подружились, — шепнула я Джонатану, когда они вышли. Он покачал головой.
— Я тебе говорил, что это будет катастрофа. Ты меня не послушала.
— Чушь! Никакая это не катастрофа. Бобби уже в него влюбился.
— А ты, конечно, думаешь, что он прохвост и зануда.
— Ничего я не думаю! Я с ним и пяти минут не знакома.
— Вполне достаточно. Ничего более интересного ты не увидишь. Единственный способ узнать его получше — это с ним переспать.
— Непонятно, зачем ты с ним встречался все эти годы, если он тебе так активно не нравится?
— Секс, — отозвался Джонатан. — Плюс мое безумие. Наверное, я даже люблю его в некотором неромантическом смысле. Просто мне никогда не хотелось смешивать мои отношения с ним с остальной жизнью, и я был прав.
— Ты странный человек, — сказала я.
— Неужели?! Когда Бобби с Эриком вернулись в гостиную, я предложила взять бокалы и подняться на крышу посмотреть закат. Паузы на этой вечеринке были недопустимы. Темп нельзя было терять ни при каких обстоятельствах. Вечер был не по-мартовски теплым, что могло быть вызвано одним из двух: либо ранней весной, либо воздействием на климат ядерных испытаний.
Все согласились. Впрочем, Бобби и Эрик без большого энтузиазма. Я понимала почему. Если мы полезем на крышу, они не смогут послушать вторую сторону «Strange Days».
— Мальчики, — сказала я. — Музыка от нас никуда не денется. Мы ее опять включим, как только вернемся.
И сама поразилась своему взрослому тону. Настоящая мамаша!
Мы вылезли на крышу — гудроновое плато, ограниченное зубчатым бетонным парапетом. На горизонте в районе Нью-Джерси опускалось оранжевое солнце. Телеантенны отбрасывали свои тонкие, птичьи тени. Окна небоскребов верхнего города отливали бронзой и янтарем. Над Бруклином, вбирая в себя последние отсветы дня, висело толстое розоватое облако. Каждая его линия, каждый завиток были невероятно четкими, словно вырезанными из кости. Из открытого окна дома напротив вырывались гофрированные занавески и латиноамериканская музыка. Мы стояли лицом на запад, отбрасывая десятиметровые тени.
— Красиво, — сказал Джонатан. — Как только начнешь
— Обожаю крышу, — сказала я.
И вновь поразилась своему тону. И когда только я успела превратиться в такую матрону?
— В моем районе такой музыки не услышишь, — сказал Эрик. — В смысле, всей этой мексикашцины.
— Мне она, в общем-то, нравится, — сказал Бобби.
— Мне тоже, — отозвался Эрик.
Бобби повел в такт музыке бедрами и начал танцевать.
Наблюдая за этим добродушным увальнем в течение дня, я невольно забывала о его танцевальных талантах. Это было одним из его сюрпризов. Стоило зазвучать музыке, в его движениях появлялось что-то удивительно грациозное, он становился невесомым, бесплотным, как бы растворяясь в звоне гитары или рыданиях трубы. На пластинке женский голос под аккомпанемент трещоток и гитар по-испански исполнял что-то бесстыдно-сладострастное. Бобби, любивший всякую музыку, и плохую и хорошую, без разбора, танцевал в лучах заходящего солнца.
Эрик покосился на нас с Джонатаном. Яугадала ход его мыслей.
— Вперед, — сказала я.
И, смущенно улыбаясь, он тоже начал танцевать.
И хотя танцевал он гораздо хуже Бобби, его ноги не сбивались с такта, и он вполне умело подергивал руками. Бобби повернулся к нему лицом. Темнело. С неба исчезли последние полоски голубизны, и на расширяющемся фиолетовом фоне в восточной части проступила первая бледная звезда.
Мы с Джонатаном наблюдали за ними с бокалами в руках.
— Я не собираюсь играть роль дуэньи на этом балу. А ты? — сказал Джонатан.
— Пожалуй, нет, — ответила я.
Джонатан поставил бокал на парапет и присоединился к Бобби и Эрику. Он был сдержанным, но элегантным танцором. Он двигался внутри строго очерченного небольшого пространства, не нарушая его незримых границ. Я смотрела.
На какой-то миг, всего лишь на миг, я почувствовала себя брошенной. Я как бы увидела себя чужими глазами, в тающем закатном свете — стареющую, в ярко-алом платье с барахолки, наблюдающую за танцующими молодыми людьми. Это был не обычный момент. И все-таки мне показалось, что когда-то такое со мной уже было.
Чтобы вернуться к реальности, я тоже начала танцевать.
А что еще мне оставалось делать? Мои туфли на каблуках, соприкасаясь с гудроном, издавали негромкий чмокающий звук, и в конце концов я их скинула.
— Ладно, — сказал Джонатан. — «Вестсайдская история». Ария на крыше. Все готовы?
— Как начинается? — спросила я.
— Сейчас… I like to be in America.
— O'kay by me in America.
— Everything free in America!
— For a small fee in America. [36]
36
Мне нравится быть в Америке. Мне хорошо в Америке. Все бесплатно в Америке. За небольшую плату в Америке (англ.).