Дом на миндальной улице
Шрифт:
Дорогой конверт, гербовая печать, какой пользовались разве что лица самого высокого чина. Тонкая, шелковистая на ощупь бумага, удивительный легкий почерк, гладкий и ровный, будто его обладатель долго и тщательно овладевал мастерством каллиграфии. Необычно было встретить такой в наше время, когда это изысканное искусство практически умерло и сохранилось лишь у единиц аристократических родов как анахронизм и признак утонченного вкуса. Просто бросив беглый взгляд на это письмо, я понял, что столкнулся с представителем столь высокого класса, что от возможных вариантов у меня закружилась голова, и одновременно упало сердце – такой вельможа точно не продаст мне дом с миндальной улицы.
Приглашение посетить незнакомца в один из воскресных дней я принял сразу же, и не раздумывая. Мне не терпелось его увидеть. Поглощенный мечтами о доме и его обитателях, я представлял себе его хозяина потомком того влюбленного, Ястреба, и какой-нибудь смуглой островитянки. Или
Экипаж привез меня к воротам небольшого дома, расположенного на одной из оживленных улочек Авестума, торгового района Селестиды. Я часто бывал здесь и неоднократно видел этот простой, серый, каменный дом, но мне никогда не приходило в голову, что он может принадлежать родовитому человеку. Да и странно – что за человек захочет селиться вблизи торговых рядов, шумихи и толкотни? Слуга провел меня вначале сквозь просторный и уютный холл, затем вверх по лестнице, после чего мы оказались в светлом коридоре, где слуга постучал в дверь кабинета и затем впустил меня внутрь. Я немного замешкался на пороге. Несмотря на внушительные доходы нашей конторы и почтенную клиентуру, мне никогда не приходилось бывать в столь роскошной обстановке – все комнаты поразили меня выдержанностью стиля, мягкой цветовой гаммой, приглушенным, рассеянным светом. Сразу бросалось в глаза, что здесь живет человек, привыкший к богатству как к естественному спутнику его жизни, но при этом избегает излишков и помпезности. Все здесь было на своих местах, в должной мере, имело свое значение. Строгий порядок свидетельствовал об устоявшихся привычках и организованности владельца. Одним словом, тот, кого мне предстояло увидеть, был человеком неординарным.
Шагнув в кабинет, я оказался в маленькой, чрезвычайно уютной комнате, и до сих пор жалею, что, торопясь увидеться с хозяином, не рассмотрел ее в деталях. Мне она представляется сейчас полной мебели под старину – с резными, золочеными книжными шкафами, с витражными прозрачными дверками. Столиками, инкрустированными дорогими породами дерева. Были там несколько кресел, обитых расшитым ирисами шелком, с кистями, бахромой, вычурными подлокотниками. Был погашенный мраморный камин, с полной полочкой каких-то редкостных иноземных безделушек, рисунков в рамках и цветочной вазой, где стоял букет бордовых хризантем. Над камином висел темный, подпорченный временем групповой портрет в простой деревянной раме – от яркого света, лившегося сквозь три высоких окна, масло бликовало, и мне никак не удавалось рассмотреть лица, а только все застенчиво сомкнутые руки и детали богатых старинных платьев. Сам хозяин в ту минуту стоял у окна, прислонившись к тяжелой зеленой гардине, убранной насколько возможно и притянутой к золоченой бляхе тяжелыми витыми шнурами с массивными плетеными кистями. С улицы доносился шум повозок, конское ржание, крики торговцев с площади, извечная какофония живого города.
Он обернулся, и я не мог сдержать удивления – на вид мы с ним были одного возраста, только он был выше и стройнее, безупречно и со вкусом одет. Легкая походка, непринужденная, обаятельная улыбка – он двинулся мне навстречу, пожал руку, говоря слова приветствия. Заговорил быстро, плавно и легко, извиняясь, что заставил так долго себя искать, поскольку был в разъездах по делам… Я слушал его с легкой завистью – надо было родиться аристократом, чтобы иметь такие безукоризненные манеры, столько умения нравиться, так, что буквально через пару минут беседы с ним я испытывал к нему радушие и нежность как к давнему другу. Единственное, что смутило меня, так это его взгляд – внимательный, пронизывающий насквозь, ошеломляющий своей прямотой. Что-то было в его зеленых кошачьих глазах такое, что заставляло душу замирать, но в то же время некий магнетизм не позволял оторваться от них, как от взора дикого тигра или волка. Похоже, он знал об этом их удивительном свойстве, поскольку в продолжении беседы часто отводил взгляд на посторонние предметы. И все же, каждый раз, как он обращал ко мне свои странные всезнающие глаза, меня словно пронзало молнией, и я совершенно терялся.
Усадив меня в одно из кресел, он предложил закурить. Затем пустил дым колечками и, потянувшись, спросил меня, немного растягивая слова: «Так что же вас заинтересовало, что вы искали меня?» Я смутился, поскольку сразу забыл все свои подготовительные речи и замямлил: «Ну… это… Я был по делам в Эосе, вот… Я там гулял… Там такие красивые улицы, я люблю все старинное, еще с тех пор как обучался в этом… университете, вот». Он как-то по-кошачьи улыбнулся, не сводя с меня глаз, так что я совсем смешался. И разволновался еще сильнее: «Я там видел дом, такой красивый дом в миндалях, вот… И это, ну… я захотел его купить, вот… потому что он такой старый и… и…» «Романтичный,» – с еще более хитрой улыбкой подсказал
Он беззлобно рассмеялся, затянулся и недолго смотрел, как дым тает в воздухе. «Вам всегда кажется, будто старина есть что-то романтическое, даже сказочное, – заговорил он, и его голос звучал приглушенно и чуть хрипло. – Как будто все, кто жили в прошлом, были созданы лишь для того, чтобы щеголять в длинной одежде, говорить вычурные вещи, покрасоваться на приемах и умереть где-нибудь роковым и случайным образом», – усмешка в никуда. – «Время стирает память о повседневности, размывает детали, оставляя какое-то очарование, не так ли?» – взгляд на меня, любопытный, ироничный, интригующий. Я покивал головой, не очень понимая, к чему он клонит. Отвел глаза и невольно залюбовался его рукой, державшей толстую дорогую сигару с удивительным изяществом. Дым плавал в воздухе шелковым облаком, пряный и сладковатый, голова начинала кружиться. «Я не могу продать вам дом с миндальной улицы, – ласково ответил он, но я не почувствовал разочарования, витая в полудремотном оцепенении. – Я бы без тени сожаления отдал его вам, поскольку вы, как никто другой смогли бы должным образом оценить его. Но для меня это больше, нежели старый дом, – дым вновь сорвался с его губ и потек, как утренний туман или легкое облачко. – Возможно, мне удастся сгладить отказ, а вы лучше поймете меня – я покажу вам кое-что». Он поднялся и, открыв дверцу книжного шкафа, недолго думал, затем опустился на колени и стал перебирать в нижнем ящике какие-то бумаги. Должно быть, в его сигарах было какое-то дурманящее вещество, поскольку я совершенно расслабился и чувствовал себя будто дома, хотя по природе я человек весьма застенчивый и очень стеснительный. Инкрустированные столики были мне родными, будто я видел их уже много лет и привык к ним. Грубо вырезанное чудовище черного дерева на каминной полке приветливо оскалилось мне. Меня не покидало ощущение легкого волшебства, будто я попал в чудесную лавку алхимика. Я с предвкушением чуда глядел на хозяина дома, на его спину и падающие на плечи волны каштановых волос, только сейчас заметил в его левом ухе маленькую серьгу, с какими обычно изображают на картинках пиратов, и какие часто носят мужчины в Эосе.
Он вернулся назад и положил перед собой на кофейный столик плоскую коробку, в каких учащиеся художественной академии носят рисунки. Внутри нее лежало много всякой всячины, причем все вещи простенькие и незамысловатые – коралловые колечки, разноцветная фенечка, стопка набросков углем – лошади и позы торгующих на рынке. Вытертый альбом с засушенными цветами и листьями, завязанный выцветшей некогда голубой лентой. Видимо, принадлежавшая ребенку тетрадь, разрисованная неуклюжими зверюшками, цветами, птичками и сердечками. Среди завитков я видел надпись таким витиеватым почерком, что не разобрал, но зато ясно прочел год, стоявший скромно в углу – 859. Пока мой собеседник выкладывал аккуратно стопки листков, я вновь тщательно присмотрелся к тетрадке, а потом оглядел весь стол и вещицы из коробки – так им около пятисот лет? А они не выглядели так. В лучшем случае я бы сказал, что они принадлежали отцу или деду этого молодого человека, но потом я вновь увидел на одном из альбомов дату – уже 861 год. И больше не сомневался. Глаза мои загорелись, фантазия заработала с утроенной силой. Тем временем хозяин извлек и бережно положил на стол сначала стеклянную коробочку, затем – толстую кожаную папку, после чего старательно и не менее осторожно убрал все лишнее обратно в коробку.
В стекле, приглядевшись, я увидел полинявшую, лишь местами сохранившую цвет вышивку. Золотые нити, толстые шерстяные бордовые, нежные тонкие лиловые узелки. Ирисы. Не окончена.
Вышивка так же отправилась в коробку.
На коленях юноши осталась папка. Тяжелая, с коваными уголками, истертая, местами прорвавшаяся и бережно подшитая блестящей ниткой. Трещины, разошедшаяся в труху и кое-где свившаяся лоскутками кожа. Зашнурована на плотный новый шнур. «Здесь не так уж и много, – сказал он, поглаживая папку, как задремавшего кота, – но чужой почерк трудно разбирать. Боюсь, вам понадобится время, поэтому, если пожелаете, можете остаться у меня на несколько дней, – затем внимательно посмотрел мне в глаза тем пронзительным острым взглядом и с лукавой всезнающей улыбкой прибавил. – Вас это заинтересует».
Конечно же, его предложение я принял. Не мог не принять. Мне не терпелось узнать, что там, в этой папке. Но ее он мне отдал позже, после ужина, во время которого в придачу к тонким винам и лакомой еде развлекал меня светской беседой, очаровывая меня все больше. Впоследствии мы подружились, и я часто бывал не только в его скромном домике в Селестиде, но и на роскошной вилле у моря. Я узнал этого человека настолько, насколько он мне позволил, так же, как тогда, в самом начале, лишь приподнял завесу над давнишней полузабытой историей, превратившейся в сказку.