Дом на улице Овражной
Шрифт:
— Да куда хочешь. В авиамодельный… или в спортивный… Там кружков знаешь сколько!
— Меня не примут, — хмуро сказал Русаков. — Двоек много. И дисциплина тоже… не очень…
— А ты исправь двойки. Кто тебе мешает?
— Дома заниматься нельзя, — сказал Васька. — Тетка у меня… Жуть…
Кажется, Женька, решивший сперва поиздеваться над Васькой, теперь передумал. Он глядел на Ваську исподлобья, внимательно и серьезно.
— А ты бы в школе занимался, — сказал он, помолчав. — В классе после уроков. У нас многие остаются.
— Я
— А какая задачка? — поинтересовался Женька. — Трудная?
— Если бы легкая была, я бы сам решил, — с досадой сказал Васька. — А то иксы всякие, игреки…
Женька помолчал.
— Ладно, — вздохнул Васька. — Пойду. Холодно. И тетка ругаться начнет.
— Погоди! — остановил его Женька. — Хочешь, я тебе помогу задачку решить?
— А сумеешь? — недоверчиво вскинул глаза Васька.
— Сумею. Пойдем.
Васькины глаза вспыхнули радостью и надеждой.
— Пойдем. Тут недалеко. Я в доме пятьдесят три живу.
Мы зашагали по Овражной рядом, все трое. Я немного осуждал Женьку за то, что нам приходится отрываться от дела. Можно было бы сперва зайти к Леониду Александровичу, а потом, если уж ему так хочется, — к Ваське. Но Женька шагал решительно, не глядя на меня, и думал о чем-то своем.
Дом, где жил Русаков, стоял наискосок от Дома пионеров, одноэтажный, каменный, с низким крыльцом. На улицу выглядывали два окошка с цветочными горшками по подоконникам. За крохотным палисадником торчали из сугробов голые кусты сирени и шиповника.
— Только ноги вытирайте, — предупредил Васька, пропуская нас в прихожую, — а то тетка заругается.
Мы старательно пошаркали ногами о коврик у порога и прошли вслед за Васькой в комнату, где на кровати, закутавшись с головой в одеяло, кто-то спал, громко храпя.
— Тише! — шепнул Васька. — Идемте дальше. Там еще одна комната есть.
Мы на цыпочках прошли мимо кровати и очутились в небольшой комнатке, где стоял колченогий столик, продавленный матрац на четырех кирпичах и большой фанерный ящик в углу. Этот ящик был набит всякой всячиной: деревянными чурбаками, какими-то колесиками, кусками жести, мотками проволоки, старыми батарейками от карманного фонаря, плоскогубцами, молотками и напильниками.
— Приемник хотел собрать, — объяснил Васька, заметив, что я разглядываю ящик. — Да не смог… И некогда… — Он взял с подоконника задачник по алгебре и положил перед Женькой на стол. — Вот, гляди. Эта задача. Из одной трубы выливается, а в другую вливается…
Женька наклонился, разбирая задачку.
— Ну, это легко! Тут надо найти одно число… Ты вот представь себе бассейн. У него две трубы. Через одну вода в бассейн льется, а через другую выливается.
— И зачем такой бассейн? — подивился Васька. — Лучше бы через одну трубу вливалось бы, а другую просто пробкой заткнуть. Тогда бы скорее налилось.
— Конечно,
Пока Женька объяснял Ваське задачу, я огляделся получше. На стене висели две картины и какая-то фотография. На одной картине, держась за животы, хохотали запорожцы, пишущие письмо турецкому султану, а на другой — через тенистый пруд был перекинут бревенчатый мостик. Фотография была старая, в коричневой рамке. На ней была изображена молодая женщина с красивым лицом, гладко причесанными волосами и решительно сдвинутыми бровями. Глаза из-под бровей смотрели внимательно и смело. И вдруг…
— Женька! — вскрикнул я так громко, что у самого зазвенело в ушах. — Гляди, Женька!
Женька уставился на фотографию, потом стремительно сунул руку в карман и вытащил ту карточку, которую нам подарил Коростелев и которую мы захватили, чтобы показать Леониду Александровичу.
— Ой, как похожи! — в изумлении протянул он.
— Верно, похожи, — согласился Васька, посмотрев на нашу карточку и сравнив ее с фотографией на стене.
Женька порывисто обернулся к нему.
— Васька, кто это? Ты ее знаешь?
— Понятия не имею. Висит какая-то. Давно уже висит. Сколько себя помню.
— Слушай, Васька! — заволновался Женька. — Дай нам эту фотографию, а? На один день только… Ну, на час… Мы ее покажем Коростелеву. Можно? Мы принесем в сохранности, честное пионерское!
— Это чего в сохранности? Это чего принесете? — раздался вдруг позади нас ворчливый голос.
Мы оглянулись. В дверях стояла толстая краснолицая женщина с заспанными маленькими глазками. Нечесаные волосы ее спускались на лоб и на щеки неопрятными жирными прядками. Она смотрела на нас подозрительно и сердито.
— Чего это вы отсюда унести задумали?
— Это мои товарищи, тетя Клава, — засуетился Васька, сразу весь съежившись. — Они вот эту карточку попросили. А я не знаю, кто тут снят…
— Не знаешь, и не твое дело, — оборвала его тетка. — И я не знаю. А раз висит, то пускай и висит себе. Ничего из дому выносить не позволю! Ишь, развел приятелей! Одних в милицию позабирали, так других напустил! Чтоб висела, где висит. Слышали? А ты, Васька, пустяками не занимайся. Козу напоить надо. Да смотри, одних тут этих шалопаев не оставляй. Видала я таких. Не проследишь — все из дому вынесут.
Васька стоял, опустив голову, и кусал губы. Толстуха громко икнула, повернулась и вышла. Потом за стенкой, должно быть в кухне, стало слышно, как она фыркает, наверно умываясь.
— Это твоя тетка и есть? — спросил Женька.
— Она, — со злостью ответил Васька Русаков. — Взялась неизвестно откуда. Приехала, когда мать умерла. Из детского дома забрала… На воспитание… За отца на меня пенсию получает. Отец мой еще в войну на фронте погиб. — Он засопел, с ненавистью прислушиваясь к фырканью за стеной. — Наводит всяких тут… Водку пьют. Песни орут. Домой приходить неохота…