Дом ночи и цепей
Шрифт:
Я даже не расслышал, что это был за вопрос.
– Прости, - не было смысла притворяться, что я могу вспомнить, о чем мы говорили.
– Что происходит?
– Я сказал бы тебе, если бы мог, - и я действительно очень хотел сказать.
Я тщательно обдумал, что ей ответить. Я доверял Адрианне Вейсс как себе. Чем больше я расскажу ей о том, что переживаю в Мальвейле, тем большее бремя возложу на нее. С другой стороны, она видит, что меня что-то сильно тревожит, и она не оставит это просто так.
– Ты все еще скучаешь по Джераллен, - сказал я.
– Конечно, скучаю. Все время. Особенно
Я кивнул. Это были худшие моменты, когда требования жизни и долга отвлекали меньше, и потеря чувствовалась острее. Пустота на другой стороне постели. Эта секунда после пробуждения, когда ты забываешь, что там никого нет, а потом наступает ужасное мгновение, и ты вспоминаешь, что теперь ты один.
– Ты… - я помедлил, прежде чем продолжить, - ты когда-нибудь… видела ее?
Адрианна долго не отвечала. Ее руки в перчатках сжались, потом медленно расслабились, словно она сознательно приказала пальцам разжаться. Ее плечи содрогнулись.
– В снах, - сказала она наконец. – Так часто… Видеть ее – это прекрасно, но потом так ужасно осознавать, что это не по-настоящему… Я благословляю эти сны, и проклинаю их. Ты это имеешь в виду?
Она пристально смотрела на меня, явно надеясь, что я – ради моего же блага – отвечу утвердительно.
Но я зашел слишком далеко, чтобы лгать. Слишком много произошло со мной, чтобы я пытался найти утешение в легкой лжи.
– Нет, - ответил я. – Ты видела ее… наяву?
– Нет, - быстро сказала она, и глубоко вздохнула. – А ты видел Элиану?
Я не ответил, глядя в огромные темные глазницы черепа.
– Больше, чем один раз? – спросила Вейсс.
– Да, - произнес я, едва шевеля губами.
– Где?
– В Мальвейле.
– А в городе?
– Нет. Только в доме. Только ночью.
– Как ты думаешь, что же это действительно… ? – спросила она.
– Я не знаю.
– Это не может быть Элиана.
Я вздохнул, не желая признавать эту вероятность. Еще вчера я согласился бы с ней. Но не сегодня. Объяснения, к которым я пытался прибегнуть, больше не подходили.
– Ты прошел через многое.
Даже этих слов было достаточно, чтобы воспоминания о Клоструме снова пробудились к жизни. В последние несколько дней они словно дремали, отодвинутые в сторону переживаниями, вызванными появлением Элианы. Я заставил себя не забывать, что нахожусь в соборе. Нельзя было позволить ужасам прошлого захватить меня здесь.
– Это не то, что ты думаешь. Это не порождение моего разума.
– Ты уверен?
Да. Нет.
– Ты поговоришь с Кальвеном?
– Да.
Казалось, мой ответ удовлетворил ее. Она больше ничего не сказала, лишь успокаивающе слегка сжала мое плечо, давая мне понять, что я не один.
Кардинал взошел на свою кафедру и началась служба. Стаи серво-черепов летали по собору, извергая из своих открытых челюстей облака фимиама. Я с благодарностью вдыхал его аромат. Началось пение гимнов, и я с энтузиазмом присоединился. Я пел о нашем смирении перед властью Императора, и о полном повиновении Имперскому Кредо. Я осуждал грех свободомыслия. Я приветствовал уничтожение еретиков. Я не слышал свой голос. Когда я произносил слова гимна, казалось, словно
Мы пропели гимн, и кардинал Кальвен Ривас заговорил:
– Для каждого из нас, - начал он, - есть только повиновение Императору. Ничто невозможно вне Его закона и вне догм Имперского Кредо. Каждое наше деяние должно вершиться в согласии с законом Его, и таким образом, каждое наше деяние, и каждая наша мысль есть повиновение Ему и преклонение пред Ним, ибо ничто не может быть умышлено вне Имперского Кредо.
Я слушал с напряженным вниманием. Ривас говорил то, что мне нужно было слышать, и то, чего я боялся. Я пытался напомнить себе об этих заповедях, пытался сделать, чтобы вера снова была сильна в моей душе. Подчинение воле Императора поддерживало меня на всех полях сражений. Даже в кошмаре Клострума, когда ужас тиранидов и позор поражения обрушился на меня, я находил утешение хотя бы в том, что умру, служа Императору без сомнений. Но сейчас мне было трудно верить столь же непоколебимо, как верил я раньше в каждую из заповедей Имперского Кредо. Они отрицали, что виденное мною в Мальвейле возможно. Если все, что я видел, было иллюзией, значит, мой разум действительно стал предавать меня. Но если хотя бы что-то одно из этого было реальным, что тогда?
Если ничто из этого не было реальным, значит, не была реальной и Элиана. И принятие этого должно было изгнать ее. Такая мысль была для меня невыносима.
Но, признаваясь честно, я не мог поверить, что все это иллюзия. Особенно после последней ночи. В Мальвейле что-то происходило. Что-то реально происходило. И я уже зашел слишком далеко, пытаясь притворяться, что это не так.
– Иллюзии обладают реальными последствиями! – громогласно объявил Ривас. – Отрицать эту истину есть преступление!
Воистину так.
Служба длилась три часа, три часа я метался между утешением и отчаянием. И когда она закончилась, я чувствовал себя не лучше, чем до нее.
Я должен был поговорить с Ривасом.
– Я подожду тебя, - сказала Вейсс. Прихожане медленно расходились. – Увидимся у дверей.
Я поблагодарил ее и направился к ризнице. Она располагалась в дальнем конце лабиринта коридоров за алтарем. Дверь была открыта, и Ривас в своих кардинальских ризах стоял, опираясь о письменный стол. Когда я вошел, кардинал улыбнулся.
– Ты ждал меня? – спросил я.
– Конечно.
– Потому что ты видел меня в ложе? – я ощутил укол вины, потому что за столько дней впервые нашел время посетить церковную службу.
– Потому что я видел страдание на твоем лице. – Он указал на железное кресло с высокой спинкой в углу комнаты. Кресло было повернуто к его столу, за которым стоял небольшой алтарь. Сидеть на этом месте означало находиться одновременно под взглядом кардинала и Императора. Воистину, место, спасительное для души.