Дом образцового содержания
Шрифт:
Звонить Мирским Сара не стала, вместо этого отправила на имя Розы Марковны телеграмму следующего содержания: «Мама скончалась тчк Остаюсь Житомире тчк Спасибо за все тчк Сара».
Через полгода после того, как Сара Чепик похоронила мать на городском житомирском кладбище, у нее родилась девочка, хорошенькая и здоровенькая, не похожая ни на Федьку, ни на Сару, а ужасно напоминающая всем своим видом грудничка с детских фотографий покойного академика архитектуры, лауреата, депутата и орденоносца Семена Львовича Мирского. Однако знать о таком сходстве оригинала с неизвестной фотографией не было дано никому, включая Розу Марковну Мирскую, у которой в нижнем ящике буфета в столовой, в альбоме красного сафьяна, заведенном родителями мужа в 1880 году при рождении наследника фамилии, так и хранились те самые фотографии,
Пенсионер Степан Лукич Званцев ненадолго пережил свою дочь. Через два месяца после того, как в здании МГУ состоялась траурная панихида и Маша Чапайкина оплатила место в колумбарии Донского кладбища, куда они с дедом решили поместить прах ее матери, мертвое восьмидесятичетырехлетнее тело Степана Лукича опускали в яму на Новодевичьем, где согласно постановлению правительства за выдающиеся заслуги перед КПСС и советским народом ветерану партии отныне дозволено было обрести вечный покой.
Проведя последние семь лет жизни в доме деда, Маша его так и не полюбила – как не смогла до конца полюбить и собственного родного отца за все предыдущие годы. Однако плакала и на могиле, и потом, спустя какое-то время, когда уже минули первые после похорон дни, и Мария Глебовна Чапайкина стала единственной наследницей дедова жилья в элитном цековском доме на близлежащей от Трехпрудного Малой Бронной, куда перебрался Званцев в середине шестидесятых.
В год смерти матери и деда ей исполнилось двадцать четыре, Гнесинка была уже три года как за плечами, однако сделаться к этой поре солисткой оркестра, как мечталось, Маше так и не удалось. Более того, знала точно, что никогда ею и не станет – не подняться ей выше рядового состава заурядного оркестра, на прочее таланта не хватит и исполнительского мастерства. И дед никакой ее из ЦК, тем более теперь уже мертвый, не поможет, и ни отец тоже, хоть и из самого верхнего аппарата КГБ. И поэтому, отложив мысль о музыкальной карьере, Маша решила, что для нее будет гораздо полезней и беспроигрышней наладить с толком собственную личную жизнь, пока возраст и более-менее внешность в сочетании с роскошным жильем предоставляют такой шанс. И этот шанс не заставил себя ждать.
Гения, как и собиралась, она обрела через год в лице подающего серьезные надежды пианиста из города Кемерово, прибывшего в столицу для дебютных выступлений в составе Машкиного оркестра. Наследным нюхом почуяв стоящее, долго обдумывать ситуацию Машка не стала. Вместо этого решила затеять быстрое охмурение будущей знаменитости, используя хорошо известный прием, – влюбление в себя с помощью квартиры в центре города. Оказалось, что и на гениев формула действует не хуже красной тряпки.
Первый концерт пианиста решено было отметить у нее, и с десяток оркестрантов с охотой откликнулись на приглашение виолончелистки, носительницы громкой фамилии, посетить ее дом и выпить вина по случаю начавшейся серии концертов с участием кемеровского дебютанта Владимира Бероева. Получилось – удачней не бывает.
Заявившаяся на Малую Бронную нищая музыкантская братия была настолько потрясена увиденным пятикомнатным благополучием с двумя туалетными помещениями и отдельно смонтированным в цвет унитазу подвесным керамическим прибором с благородным названием «биде», что плановое вино тут же решено было сменить на более крепкие напитки, что и было сделано. В число потрясенных туалетным видом гостей вошел и сам пианист Володя. И потому, когда в очередной раз концерт был им успешно отыгран, оркестранты уже почти рассеялись и в какой-то момент они с Машей остались один на один, она мягко улыбнулась и спросила Бероева:
– Вам в прошлый раз понравилось у меня, Володя?
Правды тот скрывать не стал, а ответил прямо и искренне:
– Очень.
– Если хотите, можем повторить, – так же мило улыбнулась виолончелистка, – но уже не в таком шумном коллективе. – И пронзительно посмотрела ему в глаза: – Хотите?
– Очень, – снова ответил Бероев, и снова сказанное им было чистой правдой.
В эту ночь он остался у виолончелистки Чапайкиной, и они спали вместе, задыхаясь
Долго думала, звать ли на свадьбу отца, ставшего ей за эти годы получужим. В итоге, тщательно обмозговав перспективы, взвесив плюсы и минусы, все же позвала. Тот пришел с цветами вместо подарка, вежливо познакомился с зятем, а часа через два, так же учтиво простившись с дочерью, исчез незаметно для других.
А еще через год в семье музыкантов Марии и Владимира Бероевых родилась дочь, которую родители назвали Варенькой в честь неизвестной героической Машкиной бабушки, революционерки-подпольщицы, Варвары Званцевой, скончавшейся в предреволюционном шестнадцатом году под Хмельницком в разгул тамошней эпидемии холеры.
И снова вышел повод позвонить отцу, сообщить известие о внучке. На этот раз повод был серьезней, чем просто, порадовать деда-генерала. С того самого дня, когда счастливый Бероев принял Машку из роддома, она не переставала думать, что же будет теперь с отцовской квартирой в Трехпрудном. С их квартирой, само собой, а с чьей же еще? И каким макаром прописать туда маленькую Варвару?
С мужем соображениями своими делиться не стала, решила подождать, как оно сложится само. Да и не было б толку все одно от Володи в таком нетворческом деле. Кроме бесконечной музыки своей и любви к домашним мало что в жизни мужа ее интересовало – такая до-ре-ми-фасоль выходила, и потому дело это было строго ее одной и больше ничьим.
Отцу, само собой, позвонила сообщить – сообщила, но разговор на прописочную тему сразу все же затеять не решилась. Краем головы надеялась, сам, может, предложит чего такое. Не предложил, а довольно хладнокровно информацию принял, суше, чем ждала, поздравил и обещал заехать днями, внучку посмотреть. Да и то, правда сказать, с работы не вылезал в то время сутками, события наползали одно на другое: канадцы из профессиональной хоккейной лиги с серией матчей в Москву прибыли – впервые в истории спорта, шум вокруг: иностранщина вперлась в столицу, как никогда не было. Газетчики-антисоветчики, черт те кто понаехал, ну и диссидентики под это дело оживились всевозможные, затихшие вроде после Праги на какое-то время. Никсон – президент американский – тоже на тот год подпал с визитом, в сентябре: так опять морока, хуже не бывает и страшней, силы все круглосуточно на боевом посту, отпуска, выходные – все отменено, всем любая вольница перекрыта, кто выстоять желает, не обосраться или подняться даже на таком деле заодно к мороке. Это если не брать в расчет текущие дела, самою плановую работу по защите отечества от негодяйского племени, ворья разного непростого, особого, какого мудакам-эмвэдэшникам отродясь не поднять в разработках своих, да валютчиков крупных, кто не по мелочи стоит, а на самые основы покушается, как этот, к примеру, Стефан Томский, что у Джокера в серых кардиналах ходит, плетун, каких мало. Вот тебе и агент «Гусар»…
После окончания послеродового декретного отпуска в семье Бероевых решено было, что Машка больше в оркестр не возвращается, а сосредоточивает свои материнские усилия на воспитании дочки. Тем более что особой нужды с деньгами в семье теперь не стало. Владимира Бероева рвали на части, заграничные антрепренеры обрывали телефоны Министерства культуры, засыпали письменными обращениями, требуя гастролей талантливого пианиста. Другими словами, жизнь в семье вполне наладилась и, можно сказать, стала окончательно понятной уже к семьдесят третьему году – к тому самому моменту, когда этапированный из Лефортово зэк Стефан Томский выгружался на станции Магадан в окружении конвоя и сторожевых овчарок для дальнейшего следования в место отбытия наказания, а дедушку годовалой Вареньки Бероевой тихо, без подобающих такому делу громких слов вывели из состава Комитета госбезопасности и досрочно отправили на заслуженный отдых.