Дом одиноких сердец

Абдуллаев Чингиз Акифович

Глава 15

У здания хосписа по-прежнему толпились мужчины, приехавшие за телом Идрисовой. Муж поднялся в кабинет Степанцева, чтобы подписать все документы. Мрачные родственники и друзья умершей негромко разговаривали между собой. Дронго прошел дальше по коридору, остановился у двери палаты и постучал. Здесь должны были вместе находиться Тамара Рудольфовна Забелло и Казимира Станиславовна Желтович. Он прислушался. Кто-то недовольно крикнул:

– Входите!

Дронго вошел в палату. За столом сидела Тамара Рудольфовна и что-то писала. Ее соседки рядом уже не было – очевидно, ее успели перевести в другую палату.

– Что вам угодно? – спросила, подняв голову, Тамара Рудольфовна, словно он пришел к ней

на прием. На щеках у нее был нездоровый румянец, какой бывает у больных после переливания крови.

– Добрый день, – начал Дронго, – я хотел бы с вами переговорить.

– Здесь важно, хочу ли я говорить с вами. А я не хочу. У меня нет ни желания, ни времени рассказывать башкирским коллегам о своей болезни. Закройте дверь с другой стороны.

Она опустила голову. Он стоял, не двигаясь. Она снова подняла голову.

– Вы плохо слышите? Или вы меня не поняли? Я же вам ясно сказала, что не хочу с вами беседовать.

– Во-первых, я не из Башкирии, – начал Дронго, – во-вторых, совсем не врач, в-третьих, я эксперт по особо опасным преступлениям, и в-четвертых, я здесь, чтобы расследовать убийство, произошедшее в вашем хосписе.

Женщина отложила ручку, надела очки и внимательно посмотрела на него.

– Да, для провинциального врача вы слишком хорошо выглядите, – согласилась она, затягивая потуже халат. – Итак, что вам нужно? Только учтите, что у меня мало времени.

– Я вас не задержу. – Он подошел ближе и, взглянув на стул, спросил разрешения сесть.

– Садитесь, – милостиво разрешила она. Ей явно понравились манеры этого эксперта.

– Простите, что вынужден вас побеспокоить, – начал Дронго, – но вы, очевидно, уже слышали, что в вашем хосписе произошло убийство.

– В нашем хосписе убийства происходят каждый день, – буркнула она, – это нормально в таких заведениях, как наше.

– В каком смысле убийства? – не понял Дронго.

– Конечно, не в прямом, – усмехнулась она, – здесь обитают люди, приговоренные к смерти своими близкими и родными.

– Почему так жестоко?

– Не жестоко. Это правда. Если у вас есть приличные дети и внуки, то вы останетесь дома и умрете в окружении близких. А если вы не смогли их нормально воспитать, то вас отправят сюда, где вы умрете в окружении чужих и не очень любящих вас людей, которые только и мечтают, чтобы поскорее от вас избавиться.

– У вас чудесные врачи.

– Я не имела в виду врачей. Здесь пациенты, каждый из которых приговорен к скорой смерти из-за своей болезни. И каждый понимает, что приговор довольно скоро будет приведен в исполнение. Возможно, даже радуется, когда смертельная секира бьет по чужой шее, а не по вашей.

– Не думаю, что радуются. И насчет родных вы не правы. Лежащая в соседней палате Антонина Кравчук сама ушла сюда, чтобы девочки не видели ее в таком состоянии. Разве это не жертва?

– С ее стороны – безусловно. Но она не подумала, какой нравственный пример подает своим девочкам. Ведь завтра и их отправят в подобное место, когда они оступятся или упадут. Она не подумала, как тяжело троим девочкам расти без матери. Типичный материнский эгоизм, – в сердцах произнесла Тамара Рудольфовна.

– Я бы назвал это материнским героизмом.

– Ну, тогда вы романтик. А я прагматик. И я знаю, что бывают неблагодарные дети, которым нет дела до материнских слез.

– Мне кажется, что многое зависит от воспитания самих родителей, – осторожно возразил Дронго.

– Ничего не зависит, – вздохнула она. – У меня был муж, который всю жизнь жил за мой счет. Такой типичный альфонс. Не очень утруждал себя работой, почти ничего не зарабатывал. Но зато любил порассуждать о разных нравственных императивах. Кончилось это тем, что он стал изменять мне с нашими домохозяйками и кухарками. И я его прогнала. Но дурная кровь перешла к моему сыну. Мой собственный сын, которого я определила в элитную школу, одевала, кормила, обувала, нанимала педагогов по английскому и французскому языку, оказался похожим на отца,

а не на меня. Я дала ему образование в Великобритании, когда об этом никто еще и не мечтал, прекрасную пятикомнатную квартиру в городе, устроила его работать в самую перспективную компанию и даже женила его на дочери моих знакомых, чтобы отец девочки мог поддерживать его в трудную минуту. Так вот, он смертельно обиделся на меня, узнав о том, что свою трехкомнатную квартиру я оставила племяннице, у которой погиб муж и которая ютилась в коммуналке с тремя детьми. Вот так. И у меня нет даже возможности объяснить моему отпрыску, что он не прав и я сделала для него гораздо больше, чем для всех остальных людей, вместе взятых. Но он решил порвать с матерью. Таково было его решение. Жаль, что мои внуки не навещают меня, но там, очевидно, сказывается и запрет родителей. Невестка тоже оказалась не подарком. Как теперь я должна к ним относиться? Делать вид, что ничего не происходит? Конечно, нет. Я обижена и не скрываю своей обиды. Я уже распорядилась, чтобы на мои похороны не пускали этого негодяя, который когда-то назывался моим сыном.

Дронго потрясенно молчал. Истоки ее раздражения становились понятны. Он огляделся по сторонам. На кровати лежал небольшой «дипломат» с цифровым замком, в углу – стопка книг.

– Возможно, он еще одумается, – предположил он.

– Когда? После моей смерти? – зло усмехнулась она. – Давайте не будем говорить о материнском героизме и сыновней благодарности. Я знаю, чего все это стоит. Так почему вы ко мне пришли? Неужели у нас действительно кого-то проткнули ножом или застрелили? Должна вам сказать, что это почти невозможно. И не потому, что мы здесь такие сильные духом и можем оказать сопротивление. Как раз наоборот – возможно, многие из нас не захотят даже сопротивляться. Но наши собаки все чувствуют. Они сразу почувствуют чужого. И еще одна странная особенность: как только кто-то умирает, они это чувствуют. И их протяжный вой слышен в каждой палате. Так кого у нас убили?

– Генриетту Андреевну Боровкову, – сообщил он, внимательно глядя на реакцию женщины.

Она не вздрогнула, не испугалась, даже не изменилась в лице. Только как-то невесело усмехнулась:

– Все и должно было так закончиться. Она так и не захотела измениться, даже попав в нашу компанию.

– Говорят, что у вас с ней иногда случались споры.

– Какие споры! – встрепенулась Тамара Рудольфовна. – У нас были такие скандалы, что их слышали все наши пациенты. Как вой собак, который доносится с улицы. Мы орали друг на друга изо всех сил. Мы ругались так, что нас нужно было разливать из пожарных брандспойтов. Называли друг друга такими забытыми словами, о которых вы даже не подозреваете. Это были не споры, это была ненависть двух старых дамочек во власти, которые случайно оказались вместе и в одной палате. Я знаю, что мы обязаны этому «подарку» заместителю главного врача. Но она – полная дура и совершенно не понимала, что нас нельзя поселять вместе. К счастью, у Генриетты обострились ее болезни, и было принято мудрое решение отправить ее на второй этаж. Значит, там ее и прикончили. Очень сожалею, что это сделала не я.

– Вы так ее ненавидели?

– Изо всех сил. Просто терпеть не могла. А с другой стороны, без нее теперь даже скучно. Ну с кем мне теперь можно поругаться? С Казимирой Желтович, которую сегодня перевели от меня? Она все время лежит в постели и молчит, словно боится сказать лишнее слово. Кравчук не выходит из своей палаты. Ярушкина и Шаблинская абсолютно бесконфликтные люди. Им, по-моему, даже уютно и спокойно именно здесь. Кто остается? Наши мужчины? Радомир постепенно выживает из ума. Мишенин весь в своих глубокомысленных рассуждениях, а Угрюмов просто не переносит всех женщин на земле. У него была какая-то личная история с женой, которая от него ушла, вот после этого он терпеть не может весь женский род. Наверно, правильно делает. Можно еще конфликтовать с врачами и санитарками, но это уже последнее дело. Мы и так достаем их нашими проблемами.