Дом Павлова
Шрифт:
— Родимцев будет буль-буль в Волге, — голосили репродукторы.
Дело обычно кончалось тем, что длинная очередь из ручного пулемета затыкала глотку этому непрошеному советчику.
Гитлеровцы забрасывали в дом глупейшие листовки вроде: «Не пеките пироги, не месите тесто, двадцатого числа — ищите место» или «Приготовьте мыло, будет вам баня…»
Бойцы только смеялись над ними. Готовиться к «бане» должны были скорей всего сами захватчики.
Противник продолжал свой нажим, и Гитлер, неоднократно передвигавший сроки взятия Сталинграда, назначил «окончательную
Грохот сражения, развернувшегося в Тракторозаводском районе, хорошо был слышен в расположении Тринадцатой гвардейской дивизии, и на участке сорок второго полка, и в Доме Павлова. Видно было, как в небо поднимаются огненные столбы. Горели нефтебаки, пламя застилало горизонт.
Вражеские листовки пугали двадцатым числом. Но ясно, что это лишь маскировка. Поэтому не было неожиданностью, когда пятнадцатого октября в десять часов утра на площади перед Домом Павлова показались четыре вражеских танка, а вслед за ними — автоматчики.
Атаке предшествовал сильный артиллерийский и минометный обстрел. Вынырнув из-за «молочного дома» — так из-за его цвета называли большое здание на противоположной стороне площади, — танки подошли метров на пятьдесят и стали палить почти в упор. Особенно досталось торцовой стене.
По команде Наумова — командир роты сам руководил этим боем — все три противотанковых ружья мигом перетащили в подвал. Павлов, Глущенко, Мосияшвили, Черноголов, Тургунов и остальные автоматчики расположились на первом этаже.
Бой оказался скоротечным. Он длился минут пятнадцать, не больше. Автоматчики вместе с пулеметчиками Афанасьева изрядно потрепали вражескую пехоту, и она залегла.
Бронебойная пуля, посланная Сабгайдой, угодила точно в гусеницу танка. И сколько ни кричали фашистские командиры, им не удалось поднять своих солдат. Вражеская атака захлебнулась.
Подхватив на буксир поврежденную машину, танки повернули восвояси. Отползли и уцелевшие фашистские пехотинцы.
Так был отбит этот штурм Дома Павлова.
Наши потерь не имели. Никто даже не был ранен.
Еще в сентябре, когда, направляясь в девятую роту, чтоб вести ее на штурм дома военторга, командир третьего батальона Дронов выходил из своего командного пункта, его настигла пуля. Связной Формусатов тут же втащил комбата в укрытие, а Маруся ловко перевязала руку и плечо. Ослабевший от большой потери крови, Дронов пролежал весь день на пункте сбора раненых — это была щель, наспех вырытая саперами в косогоре.
Отправить раненых через Волгу можно только глубокой ночью. Правда, и в такую пору огонь на переправе не ослабевает, но все же в темноте он бесприцельный, так что быстрый катер, на который поминутно обрушиваются водяные столбы, имеет больше шансов благополучно добраться до левого, «тихого» берега реки.
То и дело приносили людей в окровавленных бинтах. И сколько Дронов ни допытывался, так толком и не удалось узнать, что же там происходит в его третьем батальоне. Теперь командует,
Почти перед самым отходом катера в тесной щели появился Кокуров. Протискивая свою огромную фигуру среди тех, кто лежал и сидел на сдвинутых вплотную носилках, комиссар батальона с трудом отыскал Дронова. Если б не оклик: «Николай Сергеевич!» — хоть и слабым, но таким знакомым голосом, Кокуров ни за что не узнал бы в этом мертвенно-бледном человеке с глубокими впадинами глаз Виктора Дронова, с которым он, несмотря на разницу в возрасте, так искренне дружил.
— Где же ты, Виктор, за поганую пулю ухватился? — мягко укорил его Кокуров.
— На самом пороге КП, будь оно трижды неладно, — с досадой в голосе тихо отозвался комбат.
От комиссара Дронов узнал свежие новости. А потом, за Волгой он продолжал получать «политдонесения» — так именовал он те короткие записки, которые комиссар посылал ему в медсанбат при каждой оказии. Писали и другие, так что все это время Виктор Иванович был в курсе жизни батальона.
Непростым делом оказалось избежать отправки в тыловой госпиталь. Рана серьезная, потеря крови ослабила организм. Но мог ли Дронов оставить свой батальон, с которым он прошел длинный тяжелый путь из-под Харькова!
Хирург, оперировавший развороченную у самого плеча руку, понимал это.
— Чижик перевязывала? — спросил доктор. — Вижу, ее работа! Вернетесь — подарите ей пуд шоколаду. За спасенную руку, право, не дорогая цена…
Все в медсанбате знали пристрастие Марии Ульяновой — свои фронтовые сто граммов она постоянно меняла на сахар. Она действительно спасла комбату руку, но все же пролежать в медсанбате пришлось целый месяц.
Выписавшись, Дронов в сумерках переправился через реку. Когда он появился на сталинградском берегу, уже совсем стемнело. За месяц здесь многое переменилось. Появилась густая сеть ходов сообщения. С непривычки, да еще в темноте, нелегко было ориентироваться.
— Веди в полк, — коротко приказал Дронов сопровождавшему его Формусатову.
Верный ординарец не мог допустить, чтобы выздоравливающий комбат возвращался из госпиталя один. Разузнав точно, когда это будет, он выхлопотал у Жукова небезопасную командировку через беспрестанно обстреливаемую реку и теперь уверенно вел Дронова на командный пункт батальона. Но капитан, видимо, не спешил «домой». Формусатов растерянно посмотрел на Дронова и нехотя свернул влево, по траншее, ведущей к штабу полка.
— Залатали? — приветливо встретил Дронова командир полка. — Очень кстати вернулись, Виктор Иванович, очень кстати.
С места в карьер полковник стал объяснять обстановку. Враг усиливает нажим. Сильнейшие бои в районе заводов. Тракторный пришлось отдать… Противник прорвался к Волге…
Об этом Дронов слышал еще на том берегу. Пламя пожарищ в заводском районе было видно и в медсанбате…
— Жмет он и на участке полка, — продолжал Елин. — На днях с трудом отбились у Дома Павлова… Слышали, завелся у нас такой домовладелец? — лукаво сощурился Елин.