Дом пламенных клятв

Вильденштейн Оливия

Бросив на сержанта свирепый взгляд, выдергиваю руку, разворачиваюсь и залепляю Данте пощечину.

– Ублюдок! Гребаный ублюдок!

– Фэллон, перестань! – Крик Катона достигает меня одновременно с лианами, выпущенными из ладоней земного фейри.

Они обвиваются вокруг моих рук, живота и плеч, пока не скручивают меня, как кабана на вертеле. Я извиваюсь, но от этого путы только сильнее натягиваются. Когда лозы добираются до лодыжек, я падаю на грудь Данте, щекой ударяясь о золотой нагрудник.

Дурацкая

магия фейри!

Одна рука Данте ложится мне на поясницу, поддерживая, другая хватает за волосы и откидывает голову.

– Ты пожалеешь об этой пощечине, мойя.

– Единственное, о чем я когда-либо пожалею, так это о времени, проведенном с тобой на острове Бараков.

И пока мне не заткнули рот кляпом, я плюю ему в лицо, а затем с превеликим удовлетворением наблюдаю, как слюна скользит по переносице его орлиного носа.

Он обжигает меня яростным взглядом, который, впрочем, меня не пугает.

– Вырвите моряку ногти!

– Что?! – ахаю я. – Нет! – Я выворачиваю голову к Энтони, оставляя в кулаке Данте клочок своих волос. – НЕТ! Не трогайте Энтони. – Боги… что я натворила? – Вырви мои ногти!

– Королеве ногти нужны, а пленнику они ни к чему. – Данте наблюдает за тем, как двое солдат приближаются к Энтони, в чьих глазах застыл ужас.

– Единственное, для чего я их использую, – это чтобы расцарапать тебе лицо, так что лучше вырви их, Данте.

Он лишь смотрит на меня со скучающим видом.

– Прошу, не мучай его. – Мне противно, что он вынуждает меня умолять. – Данте, пожалуйста!

Я ловлю его взгляд. Он такой холодный, что кровь стынет в жилах.

В уголках глаз собираются слезы.

– Прошу, вели им перестать.

Он не велит.

Когда болезненные стоны Энтони переходят в крики агонии, я обиваюсь горячими слезами.

Я плачу за него.

Плачу вместе с ним.

Кажется, будто пытка длится целую вечность. Когда он затихает, я осмеливаюсь взглянуть на друга.

Энтони лежит на боку, волосы прилипли к потному лицу, веки плотно закрыты, кончики пальцев алые. Под связанными руками расплывается скользкая лужа. Я перевожу взгляд на грудь и пристально смотрю, пока не замечаю движение грудной клетки.

Жив. Он жив. Осознание этого едва ли прогоняет ужас и чувство вины, разрывающие сердце. Я отомщу за тебя, Энтони. Клянусь!

Я обращаю всю силу свирепого взгляда обратно на Данте.

– Почему ты стал таким жестоким?

– Из-за тебя, Фэллон. Ты сделала меня таким. До того как ты пробудила перевертышей, я не жаждал свергнуть брата.

– Ты переплыл Филиасерпенс!

– И что?

– И то, что это обряд посвящения для лючинских королей! Значит, ты жаждал занять трон до того, как я его тебе преподнесла. Так что, на хрен, не смей обвинять меня в том, каким бессердечным ты стал.

Данте фыркает.

–

Раз уж я бессердечный, то как можно назвать твоего маленького павлина-короля? Ты в курсе, сколько трупов он оставил гнить на моей земле?

Я вполне осознаю, что моя пара – смертельно опасный воин и пролил немало чужой крови. Осознаю также, что Лор и сам считает себя монстром. Однако нет худшего монстра, чем фейри, чьи руки все еще удерживают меня.

– Лор хотя бы защищает своих друзей. Останется ли у тебя кто-нибудь в конце твоей вендетты против воронов?

Губы Данте сжимаются в жесткую полосу.

– Это не вендетта, а гребаная война. И ее развязала ты.

– Вечно у тебя виноваты другие, – бормочу я сквозь зубы.

– Что ты вякнула? – Его глаза почернели от негодования: естественно, он меня услышал, все же наши лица так близко, что моих влажных щек касается его зловонное дыхание. – Уж лучше тебе меня не оскорблять, иначе я отыграюсь на твоем морячке.

Я плотно сжимаю губы, не желая навлекать на Энтони дополнительную беду.

После целой минуты молчания Данте говорит:

– Так-то лучше.

И вновь меня опаляет вонючее дыхание. Я приоткрываю губы, чтобы поберечь нос. Всегда ли у него изо рта воняло протухшими морскими водорослями и гнилью или это вызвано неббенским химикатом, который он принимает?

Я удерживаюсь от вопроса ради безопасности Энтони.

– Оставить тебя связанной или ты станешь хорошо себя вести?

– Я буду хорошо себя вести, – бурчу я. Кто в здравом уме попросит своего мучителя не снимать наручники?

Данте отпускает мои волосы, одновременно виноградные лозы отступают от ноги. Кожу покалывает, когда кровь вновь приливает к поврежденным участкам плоти.

– Юстус, открой хранилище!

Ну разумеется, здесь присутствует и генерал! Удивительно, как он не поучаствовал в сопровождающей меня процессии.

– Зачем нам в хранилище?

Ладонь Данте наконец отрывается от моей спины, но только для того, чтобы схватить плечо.

– Там я храню свое новое сокровище.

Речь о Мериам?

Данте затаскивает меня в очередное помещение без окон. Большую часть поверхностей покрывает обсидиан, но одна стена представляет собой массивную золотую панель, облицованную граненым ониксом в форме гигантской буквы «Р» со множеством изгибов и завитушек.

Данте дергает меня к стоящему к нам спиной Юстусу. Мне совсем не по душе его манеры, однако взгляд на неподвижную фигуру Энтони вынуждает меня проглотить возмущение.

При виде друга мысли переключаются на Имоджен и лидера повстанцев-людей, Вэнса, которые отправились на поиски Энтони и в результате оба пропали. Здесь ли они? Или же опасения Ифе оправдались и ее сестра превратилась в вечно-ворона? Я не спрашиваю у Данте, на случай если он не знает об их участии.