Дом под саваном

Ховач Сьюзан

Я испытала невольное любопытство.

— И это правда? Ты действительно никчемный бастард?

Он посмотрел на меня своими раскосыми глазами, напоминавшими глаза его матери.

— Возможно!

Во взгляде Неда появилась настороженность.

— Ты весьма просвещенная леди.

— Что ты имеешь в виду?

— Большинство семнадцатилетних девушек не посмели бы произнести это слово. Даже если бы и знали его.

— Я часто его слышала, — сказала я.

Мы посмотрели друг на друга. Нед не двигался.

— Возможно,

в Лондоне все не так, — сказал он через некоторое время, — как здесь.

— Не думаю.

Я рассказала ему о себе.

Он изумленно поглядел на меня. Потом спросил:

— Кто-нибудь об этом знает?

— Только Аксель.

— Он знал, когда женился на тебе?

— Конечно.

— Но ты настоящая леди! Кто бы подумал!

— Разве бастарды носят на груди табличку, возвещающую об их незаконнорожденности?

Он откинул голову назад и засмеялся.

— Нет, конечно!

Потом Нед снова стал серьезным.

— Но кто-то, должно быть, воспитывал тебя, тратил деньги на твое образование...

Я поведала ему о моих родителях. Мне было приятно рассказывать о них. Поделилась воспоминаниями о Челтенхэме, нашем лондонском доме, Алекзендере. Замолчав, я впервые с момента прибытия в Хэролдсдайк, или даже со дня свадьбы, ощутила в душе покой.

— Тебе повезло, — сказал он без горечи. — Ты жила, как ребенок, рожденный в браке. Твои родители любили тебя и друг друга, заботились о тебе. Ты не замечала своей незаконнорожденности, пока они не умерли.

— Пожалуй, да.

— Никто не любил меня так, — сказал он. — И я не знал, в чем причина. Думал, что все дело в моей непривлекательности или глупости. Или в том, что я был самым младшим и мать не желала этой беременности. Меня воспитывали няньки, сменявшие одна другую; потом я был послан в общественную школу города Рая. Родрик и Вир занимались с частными педагогами, но тратить деньги на мое образование сочли бессмысленным расточительством. Отец редко говорил со мной, мать не заходила ко мне в детскую. Никто не объяснил мне, почему мною пренебрегают; мне было бы легче, если бы я знал.

— Когда ты узнал правду?

— Когда? — он посмотрел в сторону Кента; тело его замерло в напряжении. — В прошлом году. В сочельник. Перед смертью Родрик сказал мне, что я — бастард.

На западе собирались тучи. Порывистый ветер растрепал мои волосы и заставил плотнее запахнуть редингот.

— Замерзла? — спросил Нед. — Наверно, тебе лучше зайти в дом. В это время года на дворе уже холодно.

— Нет, мне тепло.

Я подождала, надеясь, что он по собственной инициативе расскажет мне что-нибудь еще, но Нед замолчал.

— Почему Родрик сказал тебе это? — спросила я.

Он пожал плечами, внезапно вздрогнул.

— Мы поссорились.

С болот снова подул ветер. Я увидела, что вдали, на западе, ландшафт начинает затягиваться дымкой под темными облаками.

— Я никогда не ссорился с Родриком, — сказал он. — Я очень уважал его.

Но в тот день он был в дурном настроении, я никогда не видел его таким злым. Я разговаривал на конюшне с одной из посудомоек; Родрик потребовал, чтобы я оседлал ему коня. Я полусерьезно, полушутя заметил: «Ты что, перепутал меня с грумом? Сделай это сам!» Не успел я засмеяться, как он повернулся и закричал: «Чертов бастард, почему ты никогда не делаешь то, что тебе велят? Господи, у меня сегодня достаточно хлопот! Отец кричит, точно сумасшедший, Элис подстрекает Вира поругаться со мной, и эта несносная Мэри требует, чтобы я читал ей любовные сонеты! И в довершение всего ты обрушиваешь на меня свои дурные манеры бастарда!»

Я был так обескуражен его нападками, что произнес первую фразу, которая пришла мне в голову: «Лучше не называй меня бастардом, не то я сброшу тебя с твоего славного коня!» Его слова сильно обидели меня. Мы с Родриком никогда не ссорились. Он не оскорблял меня прежде...

Не глядя на меня, Родрик произнес: «Но ты действительно бастард. Неужели ты до сих пор не знаешь, кто ты такой?» Я изумленно уставился на него, и он добавил: «Почему, думаешь, папа не пожелал дать тебе домашнее образование?»

Родрик в это время держал в руках седло; он положил его на коня. Это напоминало страшный сон. Я не отводил взгляда от Родрика; потом я повернулся и сказал девушке: «Вернись на кухню. Повар, верно, уже разыскивает тебя». Я хотел избавиться от нее, чтобы она не слышала нашего разговора.

«Я тебя не понимаю, — сказал я Родрику. — Что ты имеешь в виду?»

«Тогда попроси папу объяснить тебе, — ответил Родрик. — Бог видит, у меня нет времени. Или спроси у мамы, кто твой отец — если она помнит.»

— Он стал выводить коня на двор. Я был так потрясен, что едва мог двигаться. Мне удалось пробормотать: «Ты не имеешь права говорить такое о маме! Ты ее любимчик — как ты смеешь говорить подобные вещи?»

«Я не боюсь правды, — отозвался Родрик; он сел в седло, не посмотрев на меня. — И я слишком хорошо знаю, что за последние двадцать лет папа не сказал маме и двадцати слов. Они стали спать в разных спальнях еще до твоего рождения. Ты поглощен своей дружбой с конюхами и посудомойками и мало видишь папу и маму. Их брак — чистая формальность. Почему, думаешь, папа содержит любовницу в Гастингсе, а мама вступает в тайную связь с каждым мужчиной, которого ей удается соблазнить?»

Я потерял дар речи. Я мог лишь стоять, прислонившись к дверному косяку, и наблюдать, как мир рушится на моих глазах.

Родрик уже сидел на коне. Я хорошо помню этот момент. Солнечные лучи падали на него. Глаза Родрика были ярко-синими.

«Пошли вы все к черту, — сказал он. — Я буду ездить верхом, пока не устану так, что мне все станет безразлично. Пошли вы все к черту.» Он поехал вниз к болотам. Солнце скрылось за тучами, капля дождя упала на мою щеку. С моря надвинулся туман...