Дом под снегом (сборник)
Шрифт:
— Так тебе нравится? — Юра с нетерпением заглянул ей в лицо, ожидая комплиментов.
— Ну да, конечно, нравится.
— Ты знаешь, для меня это очень важно. Ты будешь смеяться, но я строил и ремонтировал квартиру для тебя, — выпалил он. В воздухе повисла тяжелая пауза.
— Что?! — Людмила пришла в себя через несколько секунд и попыталась не слишком показать свое изумление. — Слушай, ну это совсем как-то не смешно. Мы же с тобой, кажется, со всем определились, все для себя решили. Что значит «для меня»?
— Чтобы мы могли встречаться. — Юра помолчал. — Или лучше — вместе жить. Ты знаешь, что бы ты ни делала и что бы ни говорила, я всегда, всю жизнь буду считать тебя своей. Собственностью.
— Неплохо! — Люда даже поперхнулась от подобного признания. — А мне что с этим прикажешь делать?
— Да делай что хочешь. — Юра отвел глаза от лица Людмилы и стал безучастно смотреть в окно, за которым раскинулся парк. — Все равно от тебя в данном случае ни
Люда оцепенела и не могла понять, как ей быть: то ли обратить все в шутку, то ли просто извиниться и побыстрее сбежать, пока все не обернулось очередной, никому не нужной глупостью. В результате получилось нечто среднее.
— Юр, а ты уверен, что есть смысл подогревать вчерашний суп? — Она хотела сказать это с улыбкой, весело и непринужденно, но получилось совсем наоборот: мрачно и абсолютно серьезно. Люда уже пожалела о вырвавшихся словах, которые прозвучали до крайности бестактно.
— Ты знаешь, а для меня суп никогда не остывал. — Он не придал значения тому, как она это сказала. Притянул ее к себе и сжал с такой силой, будто стремился утолить свою страсть одним-единственным объятием.
Вырываться было бесполезно — так крепко он ее держал. Что ж это такое получается: пока они были любовниками и Людмила всей душой стремилась стать его собственностью, Юра не говорил подобных слов, не признавался в любви, не стремился владеть ею безраздельно и вечно. А теперь неизвестно зачем, когда все безвозвратно ушло, пытался удержать ее ускользающую тень. Людмила знала себя: если она не любила, не пылала всепоглощающей страстью, мужчине могла достаться только тень. И поэтому не будет безумств, не будет ярких фантазий и эротических снов наяву. Не будет радости до порхающих бабочек в животе от встречи. Не будет восточной покорности, поклонения господину. Не будет желания доставить мужчине такое удовольствие, чтобы он помнил о нем всю оставшуюся жизнь. Как мечтала Людмила, чтобы все это было в ее жизни! Только вот судьба все время диктовала свои условия: любовь испарялась, страсть таяла, оставалась тень. Те, кто когда-либо встречался с ее тенью, уставали искать ее саму: яркую, чувственную, прежнюю. Они становились печальны и говорили: «Ты изменилась. Ты стала другой. В тебе нет прежней радости. Ты не делаешь безумств». Людмила молчала. Она знала, что в глубине души пока еще остается собой, но только для любви. Только где же любовь эту взять? Как возродить ее из пепла ошибок, обыденности и раздражения?
Юра был не в силах ее отпустить. Он больше не думал о прошлом или о будущем. Он жил этим мгновением, тем настоящим, которое, как теплый пушистый плед, отгородило его от времени, от ненужных размышлений. Руки его ожили. Они ласкали тело Людмилы, повторяя его контуры, словно пытались укутать этим пледом с головы до ног. Она стояла неподвижно. В голове метались бесчисленные фразы, ни одну из которых она так и не решилась произнести, — боялась обидеть. Молчание было расценено как согласие. К движению рук прибавились поцелуи — нежные прикосновения губ и языка ко всему, до чего они способны были дотянуться. Людмилу не охватывал былой восторг от его ласк и от сознания того, что финал неизбежен. Уже сейчас она знала, что он не принесет былого блаженства и безумной дрожи сладострастия, как прежде. Люда устала думать. Все и так было слишком глупо. Но оттолкнуть Юру и нанести тем самым смертельную обиду она не решилась.
Юрий становился настойчивым. На ее слабую попытку сопротивляться он ответил силой. Когда-то такой подход ее невероятно возбуждал. Теперь — нет. Но она прекратила борьбу и приняла его касания. Людмила насильно выбросила из головы все мысли до последней и погрузилась в воспоминания о прежних ощущениях, о былой отзывчивости ее ныне молчаливого тела. Он четко почувствовал ее состояние и, словно боясь упустить драгоценный миг, стал торопливо, одну за другой, стягивать с нее и с себя все вещи, разбрасывая их вокруг…
III
Людмила подъезжала к офису по запорошенным снегом переулкам и страшно злилась на себя. В голове вертелось всего несколько слов, одно из которых было «дура», другое значительно хуже. Обиднее всего казалось то, что вернуть свои чувства к Юре она была уже не в силах, а продолжать эти внезапно возродившиеся «игры с тенью» физически не могла. Все это не имело права называться любовью. Это могло быть только суррогатом, подменой понятий, бессмысленной и никому не нужной игрой. У нее попросту не оставалось уже времени на глупые спектакли. «Еще каких-то лет пять-семь — И занавес столетью. Еще каких-то пять-семь лет, — Двух тысяч лет как нет». Строки всплыли в сознании сами собой. Так оно и есть. Людмила вдруг до боли остро прочувствовала то, о чем говорилось в этих стихах. Хорошие стихи, жалко — не ее. Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить, когда же они были написаны. Сама она тогда была студенткой, а Эмилия Анваровна Тайсина, автор строк, — преподавателем философии, профессором. И было ей тогда примерно столько же, сколько Людмиле сейчас.
От всех этих подсчетов, от самих строк, от осознания содеянного
Окунувшись в работу, Людмила отвлеклась от мрачных мыслей и постепенно забыла и о ночном кошмаре, и о насыщенном беспричинными глупостями дне. Пережевывать сейчас моральные принципы, которые она сама же бесцеремонно попрала, было совершенно некогда благодаря вечному завалу на работе, и она проглотила все как есть, не жуя.
Часов в семь вечера Людмила подняла, наконец, голову от документов, свернула почтовый ящик на мониторе и решила, что пора остановиться. В принципе, то основное, что было запланировано на сегодня, она успела. Остальное относилось к разряду дел «без края и конца». Поэтому их можно было оставить на понедельник. Людмила Сергеевна подумала, что пора уже отдать документы, выпить чашку кофе и поехать домой, — даже нажала кнопку селектора, чтобы вызвать Лену, — но тут вспомнила, что отпустила ее еще час назад. Старый Новый год как-никак. Пусть человек с семьей отпразднует. Ну, или не с семьей — ей-то какое дело. Мысли о «семье — не семье» вернули Людмилу к прежнему состоянию, и снова нахлынули мучительные мысли.
Было в ее жизни две огромные, невероятные любви — не к каждой так благосклонна судьба. Но беречь свои чувства Людочке было некогда. Не до страстей, когда деньги надо зарабатывать, карьеру строить. С Виктором она познакомилась совсем девчонкой, влюбилась, вышла замуж. И тут же превратилась в локомотив, который тащит семью вперед и вверх по социальной лестнице. Витечка звезд с неба не хватал, амбициями не отличался, и Людмиле приходилось все планировать и решать за него. Он и сейчас сидел бы в своей нищей школе учителем физики, если бы она не купила для него пять лет назад автосервис на Ленинградке. Хоть здесь супруг сориентировался, что к чему, и начал, наконец, зарабатывать деньги. Сама Людочка когда-то начинала менеджером по рекламе — вспомнить смешно. Тогда это словечко только-только появилось в России, и всякий новоявленный бизнесмен норовил тут же употребить его в своей конторе. На самом деле Людочка занималась абсолютной чепухой: моталась по городу, проникала в заранее отобранные компании и уговаривала их дать на правах рекламы контакты своей фирмы. Якобы для составления самого крутого бизнессправочника России. Кто был поглупее, соглашались. Справочник вышел, конечно, но тиражом в три тысячи экземпляров вместо обещанного миллионного. Как раз хватило, чтобы разослать организациям-рекламодателям и быстро свернуть дело. Директор, заработав приличную сумму, исчез, а Людочка и еще десяток таких же молодых ребят, как она, остались без работы и с подмоченной репутацией. Но в Москве тогда все забывалось и менялось быстро. Через год они уже открывали собственное рекламное агентство. Пахать нужно было не на жизнь, а на смерть. А тут еще Дашка каким-то чудом родилась: с Витечкой в те времена до постели доходило, дай бог, если раз в два месяца. Одним словом, не до сантиментов. Мужа Люда перевоспитала в домохозяйку, все равно у него в школе уроки только до двух — еще куча времени остается, а сама с головой и без остатка ушла в работу. Быт, а вместе с ним и семья стали неотъемлемой, но мало замечаемой частью ее жизни.
С Юрой она познакомилась гораздо позже: когда агентство уже встало на ноги и стало появляться свободное время — на отдых, на командировки, одним словом, на личную жизнь. Встретились они в аэропорту Франкфурта, случайно. Разговорились. И в ту же ночь оказались в одной постели. Наутро Люда поняла, что влюбилась. И как же все тогда завертелось! Она вырывалась к нему при первой возможности, они любили друг друга как безумные, а потом сладко страдали в разлуке. Люда так хотела выйти за Юру замуж, что, казалось, перепробовала все средства уговоров. Даже познакомила его с Дашкой, чтобы заранее подготовить к семейной жизни. Но он чего-то боялся, тянул. А она не могла набраться терпения, не намерена была медлить: жизнь коротка, кому интересно состариться в ожидании? И Юра не выдержал ее напора, предложил на время расстаться, чтобы подумать. Как же Людмила обозлилась на него в тот день! Кажется, на всю оставшуюся жизнь. И, чтобы заглушить боль и обиду, снова переключилась на работу. Все. Никаких глупостей и пустой траты времени — только бизнес. Результат не заставил себя долго ждать: за полгода агентство вырвалось в десятку самых крупных в Москве. Юра вернулся — не смог и месяца без нее прожить, но стало слишком поздно. Работать над отношениями, подстраиваться под кого-то Люда не хотела и не могла. Плевать! Она и без этих инфантильных мужиков обойдется — тем более не солить же их. Дома один уже есть. Счастье в работе, в успехе и в замечательной Дашке, которая чем старше становилась, тем больше вызывала в Людмиле гордости и любви.