Дом под снегом (сборник)
Шрифт:
Когда процедура по разъезду была завершена и Калинин заехал в один из многочисленных сугробов, чтобы никому больше не мешать, он с облегчением вздохнул и рассмеялся.
— Нет, ну такого со мной точно еще не было, — весело поделился он. — Во-первых, никогда не водил машину в подобном виде, во-вторых, не помню ни одного случая в своей биографии, чтобы народ вот так вот стоял и терпеливо ждал, пока кто-то там закончит свои дела и вразвалочку уберется с дороги.
— Да? — Голос у Людмилы стал далеким и глухим. На душе заскреблись такие кошки, что белый свет казался не мил. — Ну, надо же когда-то начинать, — безо всякого выражения
— Здесь ты права. — Калинин не обратил внимания на бесцветность ее интонаций. — А начали мы, надо сказать, весьма и весьма неплохо! — Он обернулся к Людмиле и попытался дотянуться до нее, чтобы благодарно погладить по голой коленке. Это ему в конце концов удалось. — Ну что, не хочешь по снегу прогуляться, пока такой случай?
— Я — нет. — Она начала сосредоточенно разбирать завалы на заднем сиденье в попытке извлечь из них свою одежду. — А ты если хочешь — пожалуйста.
Калинин открыл дверцу машины и высунулся на мороз. Он было совсем уже вышел из машины, как вдруг заметил, что в соседнем сугробе тоже притаилась какая-то иномарка. Он стремительно заскочил обратно и расхохотался.
— Да, похоже, сегодня у всех — особое настроение.
— Ну, — пробурчала Людмила, — старый Новый год как-никак. Чего только не происходит: и чудеса, и недоразумения.
— Ладно. Остановимся на чудесах, — ответил Калинин. — Ты там как, разобралась, что к чему?
— Почти.
Людмиле было стыдно до слез. Хотелось побыстрее разобраться с одеждой, которая почему-то никак не желала распутываться, и очутиться подальше и от этого места, и от этого мужчины.
— Тогда давай помогу. — Он снова перелез назад.
Минут через пять и пассажир, и водитель выглядели уже как вполне приличные люди в полном зимнем обмундировании, действительно просто выехавшие покататься. Одевшись, Людмила вышла из машины и посмотрела на совершенно темный лес. В голове у нее гудело, и сознание отказывалось включать все произошедшее за сегодняшний день в рамки реальности. Было бы гораздо проще, если бы все, что случилось, оказалось сном. Но на этот раз проснуться ей, судя по всему, было не под силу. Оставалось залезть на переднее сиденье и жалобно попросить отвезти ее домой. Калинин не возражал.
— Ты стала совершенно другой. С ума сойти, как ты умеешь меняться. — Он смотрел на нее с неописуемой нежностью.
— Неужели? — Людмила сказала это, только чтобы что-то сказать.
— Да! И еще как, — Калинин с удовольствием растворялся в собственном восторге. — Ты знаешь, несмотря на сегодняшние достижения, ты, видимо, так и останешься для меня нераскрытой тайной. Вообще, ты — самая необычная женщина из всех, кого я знаю. Боюсь, мне никогда не понять тебя, сколько бы я ни старался.
— Ты мне льстишь. — Людмила отвернулась и стала смотреть в окно. — Все довольно просто.
— Это ты мне будешь рассказывать? Уж я-то точно знаю, что сложно.
— Ну, хорошо-хорошо, — она тяжело вздохнула. — Если знаешь, я не спорю. На том и порешим.
— Кого порешим? — удивился он.
— Порешим тебя, — со злорадной уверенностью сказала Людмила, — если через пятнадцать минут я не буду дома. И я даже догадываюсь, кто этим займется.
— Черт, почему мне все время кажется, что ты совершенно свободна? — Калинин заметно погрустнел. — Никак не могу осознать, что у тебя есть муж. Как же ему все-таки не повезло в этой жизни.
— Слушай, ну хватит уже говорить мне всякие
V
Мужа она застала дома уже в совершенно расслабленном состоянии. На пару с приятелем они как раз допивали вторую бутылку водки.
— Ну и где тебя носило, родная? — с энтузиазмом поинтересовался Виктор.
— Да так… — Людмила старалась не смотреть ему в глаза. — Я же говорила, на работе пьянка была.
Таких объяснений Вите, как всегда, оказалось вполне достаточно, и к вопросу о местонахождении своей супруги в течение последней пары часов он потерял всякий интерес.
— Продолжишь? — спросил он дружелюбно.
— Нет. — Людмила сняла шубу и собралась уйти к себе. — Я больше не в состоянии. А Даша где, приехала?
— Пока нет, но звонила. Сказала, что уже вызвала такси и скоро будет.
— Хорошо.
Людмила поднялась в их с мужем спальню и переоделась. Потом смыла с лица косметику, почистила зубы и легла в постель. Даша, конечно, обидится, что мама ее не дождалась, не выслушала, как прошел экзамен. Но сейчас Людмила все равно не смогла бы разговаривать с дочерью. В слишком тошнотворном она пребывала состоянии, слишком пусто сделалось на душе. Взрослая серьезная женщина, а повела себя как последняя уличная девка. Вот ведь, дернул черт устраивать никому не нужные африканские страсти, да еще вот так — без смысла, без любви, руководствуясь кучей каких-то труднообъяснимых мотивов.
Она лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Нечеловеческая тяжесть давила на сердце изнутри. Как много отдала бы она за то, чтобы любить кого-то из этих троих! Мужа — идеальный вариант. Да только вот отлюбила уже, похоже, навсегда. А какими бурными, дикими, острыми были ее чувства вначале: море было по колено, плевать было на здравый смысл, на все запреты, на его уже тогда полностью осознанные недостатки — лишь бы быть рядом. Лишь бы знать, что он придет, лишь бы почувствовать его редкие и оттого тем более желанные и болезненные ласки. Но все прошло, все принесено было в жертву честолюбию и добыче денег. Сил на то, чтобы налаживать семейную жизнь и отношения с близкими людьми, у нее никогда не оставалось. Она не желала скрывать раздражения, недовольства или злости в адрес супруга. И вот теперь результат — они оба друг другу безразличны.
Или Юра — вернуть бы это уже вполне зрелое, но такое огненное чувство. Вернуть трепетное ожидание встреч, бесконечные грезы, надежды. Вернуть их безумную, всепоглощающую страсть, которая изливалась в причудливых фантазиях и изысканных удовольствиях. Как было бы хорошо вновь окунуться в эту бурную реку, раствориться в безудержном своем желании, подчинить ему весь мир. Только все это тоже безвозвратно ушло, погибло, принесено в жертву амбициям и обиде.
А Калинин — он мог бы стать финальным маршем, с которым хорошо идти по жизни, высоко подняв голову, с улыбкой, с праздником в сердце. Он был бы незыблемой основой бытия, умудренной опытом страстью, новым стимулом и мудрой поддержкой. Какой нежностью, какими ласками можно было бы наградить его, зная, что все это будет оценено по заслугам и принято с благодарностью. Но, скованное обстоятельствами, загнанное в угол гордыней, чувство это не родилось и вряд ли уже родится.