Дом пополам
Шрифт:
Даже сейчас ей казалось, что где-то он манипулирует ей, но это ощущение не отдавалось неудовольствием в душе.
Выбирая между спокойствием, жизнью простого обывателя, среднестатистической женщины и горящими через край эмоциями, Маргарита поняла, чего на самом деле она хочет.
Она поднялась со стула, оправила по фигуре платье и затушила свечи. Оглядев комнату, играющую отблесками новогодних гирлянд, тихо вышла и прикрыла за собой дверь.
Она тоже сильная и тоже способна принимать решения,
Стук в дверь. Он в полутьме. Собран и зол. И только ее слова могут сейчас отпустить всех демонов, что клубятся, рвутся на волю из его мрачных глаз. Или резко затушить его пламя.
И она решается:
– В этот раз медовый месяц мы проведем не на море!
А в жилом комплексе «Парус», ставшем свидетелем многих разговоров и взглядов, прощупывающих границы дозволенного, в по-дизайнерски обдуманной квартире Антона все становится очень серьезным и им обоим совсем не до смеха. Он принимает ее шубку, она снимает сапожки, и он не может отвести от нее глаз.
Она спокойна, хотя внутри, наверное, все дрожит. Она готова. То, что случилось с ней когда-то, сейчас совершенно не имеет значения. Она не виновата в том, что первый сексуальный контакт произошел насильственным способом, в то время от нее ничего не зависело, а сейчас все соврешенно по-другому. Она знает, что Антон – тот человек, что не оставит, не предаст. Он доказал это всеми способами, как умел, как считал нужным, но даже устраивая ей проверки на взрослость, истерику в болезни, он все равно был с ней, выражая заботу.
И теперь все будет совершенно по-другому. Иначе. Они оба прошли долгий путь друг к другу, и пусть то, что случилось с ней в прошлой жизни и будет похоронено в той, прошлой жизни, что привела ее к нему. Она об этом никогда не вспомнит, Антон приучил ее к себе, приручил постоянным физическим и моральным контактом.
– Может, чаю?
– Не хочу.
– Кофе?
– Хм.
– Какао?
– Пф.
И ему кажется, что это он гость в своей же квартире, когда она, совершенно без улыбки, серьезная, словно на экзамене, подходит ближе к нему и прижимается щекой к груди. Навреное, удовлетворена тем, как оно бухает в грудной клетке, как готовится выпрыгнуть наружу, или застрять в глотке. Она слишком серьезна, а он боится все испортить. И без того от него было все это время слишком много напора, слишком много агрессии, слишком много… его.
И он сейчас – только ведомый. Скажет – уйди, уйдет. Скажет – умри, умрет. Прямо сейчас и в ту же секунду.
Но она берет его большую ладонь в свою, маленькую и узкую, и ведет в его спальню. В которой он не был.. сколько? Наверное, всю жизнь.
Он неловко следует за ней, но она не спешит. В комнате только тишина и двухчасовая новогодняя ночь, разбавляемая периодически запускаемым фейерверком на улице. И он, напоминающий себе, что нужно дышать,
Поворачивается к нему спиной, безмолвно прося расстегнуть красивое вечернее платье, все складки и изгибы которого он выучил за время праздника, он подчиняется, мягко целует шею и расстегивает замочек, и видит, как по белоснежно искрящейся, словно бумага в ночи, коже, побежали мурашки. Он целует ей плечи, поворачивает к себе и смотрит в блестящие глаза.
«Ты уверена?».
«Ты уверен?».
В безмолвном разговоре ставит точку медленный, нежный поцелуй, и платье опускается с плечи на пол. Она вышагивает из него и помогает расстегнуть его рубашку и также, зеркально, целует его шею, ключицы, яремную впадину.
Он осторожно, словно вазу из богемского стекла, укладывает ее на постель и ложится рядом, сбоку, руками осторожно перебирает волосы, опускается ниже, оглаживает щеки, шею, плечи, бедро. Она следует рукой за ним, и зеркально повторяет его движения. Но если под его рукой – шелковая, тонкая кожа, хрупкие вены, по которым нервными толчками бежит возбужденная кровь, то под ее – сильные мускулы, выпирающие дорожки вен, чуть шершавая щека.
«Я с тобой».
«Я с тобой».
Он снова накрывает ее губы своими и только вкусив их сладость, продвигается ниже, не встречая сопротивления из одежды или смущающихся рук.
Короткая пауза. И там, внутри, его пальцы. Медленно изучают ее глубину, ее влажность, ее готовность. Ей жарко и в то же время бьет озноб, а он целует ее тело, так, словно вот только сейчас, вот только в этот момент понял, кто перед ним.
И вдруг, на месте пальцев – его язык. Горячий, упругий, словно выжигает на ней свое клеймо, клеймо его принадлежности. Она даже не понимает, что происходит. Неожиданно оказывается в космосе и не выдерживает. Кричит.
И он вздыхает от этого крика, и чувствует, что не вкусил ее до конца, не насладился так, как даже не мечтал. И он ловит ее доверчивость, ее открытость, ее эмоциаональность сейчас, в этой комнате на двоих, этом мире наслаждения ею.
Он чувствует, что она сейчас очень далеко, выгибаясь от чувства, ее поглотившего, пропала, потерялась в этом одном ей известном космосе, и возвращает ее невозможно интимными поцелуями, сладкими и откровенными.
И она возвращается к нему, в кольцо его успокаивающих рук, словно маленькое суденышко на родную пристань после сильнейшего шторма.
Он оглаживает ее обнаженную спину, целует макушку, волосы, гладит, успокаивающе, выравнивая свое и ее дыхание, показывая, что в космосе хорошо, но с ним – лучше, намного лучше! И она доверчиво льнет к нему.
Он мягко целует ее губы, и думает, что она прямо сейчас, за одну милисекунду, уснет, растворится в ночи и пропадет, и он улыбается, чувствуя, что хочет, чтобы она спала вот так, с ним, в одной постели, несмотря на напряжение, так и не прошедшее в нем, в разбуженном ее криком естестве. Он – не главное. Главное – она.