Дом проблем
Шрифт:
— Нет, Мастаев, ты давно не заразен, но очень болен.
В последнем Ваха еще раз убедился, когда впервые за много месяцев покинул тубдиспансер. Он представлял свои легкие такими же помятыми, запыленными и просыревше-вонючими, как и его заброшенная было под кровать одежда. Оказывается, он даже не может идти. Денег ни копейки. Общественный транспорт — о таком в Грозном позабыли. Да Ваха руку поднял, заикаясь, он хотел было объяснить водителю легковушки, что денег нет, да тот и слушать не стал, буквально затянул в машину:
— Куда надо — отвезу, вижу, что
Подвезли не просто до дома, а прямо во двор, к центральному подъезду. Хоть и выметено вокруг (Баппа старается), да все равно вид у здания обшарпанный, явно запущенный, лишь вывеска «Образцовый дом» по-прежнему блестит, а вот надписи «Дом проблем» словно никогда и не было. Выбор сделан, более «выборов» не будет.
В подъезде, под потолком, красным «Мария, я люблю тебя!» От этого Вахе теперь почему-то стало стыдно, что-то детское, наивное, зато чистое и честное в этих словах. И не хочется, чтобы они ныне были в этом грязном, вонючем подъезде. А, поднимаясь на второй этаж, Мастаев вспомнил ленинские слова: «Наши дома — загажены подло».
Став перед дверью квартиры Дибировых, он долго не мог прийти в себя, до того сильная одышка и учащенное сердцебиение в ушах. А когда несколько отдышался, одумался: какой же он действительно дурак. Что он сделает? Кого он напугает? Разве что его измученный вид и страх заразиться. Так его слушать не будут. Наверняка оружие, а может, и охрана у нового жильца есть.
Тут отчего-то Мастаев вспомнил Кныша. Да, Кныш ныне далече. Вот, если бы обратиться к президенту. К нему не допустят. Еще он вспомнил Башлама — военную силу. Нет! Подставлять юнца тоже нельзя.
И пока Мастаев мучительно соображал, сверху шаги, какой-то напыщенный от самостийности жилец — сразу видно, важный чиновник, а манеры и весь облик еще крестьянские.
— Накъост, [146] — обратился Мастаев, — в этой квартире ныне кто проживает?
— Министр жилищно-коммунального хозяйства.
— О-у! — сам Мастаев удивился своей находчивости. Он властно и очень уверенно стал стучать в дверь, и как только она приоткрылась, пытаясь подражать в манере недавнему собеседнику, грубо и нагло подтолкнул дверь, и уже будучи в квартире, вспомнив свой ущербный вид, он и из этого решил извлечь выгоду:
146
Накъост (чеч.) — товарищ.
— Пока подлинные революционеры страдают, — с некой претензией, кривя свое и без того изможденное лицо, Мастаев демонстративно осмотрел свой наряд, — в это самое тяжелое для народа время в наших министерствах бездна безобразий, — Мастаев ткнул пальцем в сторону оторопевшего хозяина. И пока тот попытался раскрыть рот, резво продолжил: — Наш президент-генерал вслед за Лениным говорит: «Худшие безобразники, бездельники и шалопаи — это наши министры, кои дают себя водить за нос всяким оппозиционерам, ставленникам Москвы».
— Я-я, — стал,
— А ты и Грозный лишь недавно увидел, — резво продолжил Мастаев. — А президент-генерал только что заявил, что минюст и ревтрибунал отвечают в первую голову за свирепую расправу с этими министрами-шалопаями и с белогвардейцами-русскими, кои ими играют.
— Я-то и русский плохо знаю.
— Не перебивать, когда самого Ленина цитируют уста президента, а я передаю. Гм, — поправил голос Мастаев. — Подписав решение о выделении двух миллиардов на чистку Грозного и прочитав Положение о ЖКХ, о неделе оздоровления жилищ, я пришел к выводу, что мои подозрения (насчет полной негодности постановки этого дела) усиливаются. Миллиарды возьмут, распродадут и расхитят, а дела не сделают.
— Это на бумаге два миллиарда, а я получил всего один, — стал жалобиться министр, а Мастаев как будто не слышит:
— В Грозном надо добиться образцовой чистоты (или хоть сносной для начала), ибо большего безобразия, чем «чеченская грязь» в первом «Образцовом доме» и представить нельзя. Что же не в «Образцовых домах»?.. Кто отвечает за эту работу? Только ли «чиновники» с пышным чеченским титулом, ни черта не понимающие, не знающие дела? Бездельники!
— Я не бездельник. Работаю. А может, я вам хороший костюм куплю?
— Что?! Во-во, взяточники, казнокрады! Предатели революции. Ведь верно наш президент по-ленински сказал: «Наши дома — загажены подло». Закон ни к дьяволу не годен. Надо в десять раз точнее и полнее указать ответственных лиц и сажать в тюрьму беспощадно». ПСС, том 53, страница 106.
— Что значит «том»? — растерян министр.
— Из вашего уголовного дела.
— Пятьдесят три тома?!
— ПСС — всего пятьдесят пять.
— Я понял. К вечеру я вам дам пятьдесят пять миллионов.
— Что?! Но-но-но! Вот министр! Вы думаете, что мы будем покупать или продавать честное дело нашей революции?
— Нет-нет. Вы не так поняли. Я тоже честный коммунист, до сих пор храню партбилет.
— А совесть? — перебил Мастаев. — Мало того, что вы «загадили подло» весь город. Сами погрязли во взятках. Вы позарились на святое, на чужую квартиру, где искусство, культура, музыка. Посмотрите, посмотрите, вам не совестно, на такой музыкальный инструмент, на фортепьяно вы поставили гору посуды, грязной посуды, словно это сервант, — Мастаев уже в зале Дибировых. Он взял рюмку с инструмента, понюхал, осмотрел. — Фу, пьянствовали! Чеченец-министр! Нет, чтобы молиться.
— Я молюсь, клянусь, молюсь.
— Так вы верующий или коммунист?
— Ну, понимаете, — замялся министр, — современный верующий.
— Понимаю, коммунист, молящийся деньгам. Будет доложено президенту.
— Не губите! Только-только на ноги встал. За должность столько отдал, весь в долгах. Сколько хочешь? Скажи.
— Молчи! Революцию не купишь! Из-за таких, как ты, свободы и государства нам не видать.
— Я за свободу!
— Хоть чужую квартиру освободи. Немедленно!