Дом родной

Афанасьев Роман Сергеевич

— Поспи немного.

Я понял, что он усыпляет меня, чтобы прекратить истерику, и мне стало стыдно. А потом передо мной открылась зеленая гладь травяного моря.

* * *

Поднявшись с пола, я подошел к Осипову. Он сидел на корточках около экрана, следя за россыпью разноцветных цифр.

— Что там? — спросил я, присаживаясь рядом.

— Все хорошо, — ответил он. — Гравитаторы в полном порядке, перегрузок можно не бояться. Топлива хватит. Только кислорода нет.

И когда он это сказал, я понял, что надо постараться дышать

меньше. И желательно реже.

— Сергей, сколько тебе лет? — Осипов задал вопрос, не отрывая взгляда от монитора.

— Двадцать пять.

— После аспирантуры в Академию Дальнего Космоса?

— Да, взяли лаборантом.

Осипов посмотрел на мои руки. Мне тотчас захотелось спрятать их за спину, как школьнику.

— Тебя кто-то ждет… — Осипов сглотнул. — На Земле?

— Да нет вроде, — растерялся я. — Родители только…

Тут я сообразил, что он искал взглядом обручальное кольцо.

— Понятно. — Осипов поднял на меня глаза. — А я женат. Два сына-близнеца. Немного младше тебя.

Он помрачнел и снова перевел взгляд на экран. В кабине становилось жарко. Я прислонился спиной к железной стене и вытянул ноги так, чтобы не задеть капитан-лейтенанта. Тот следил за бешеной пляской цифр и даже не шевелился. Я тоже стал смотреть на монитор, но цветные хороводы гипнотизировали, нагоняли дрему. Сквозь темноту проступило зеленое поле. Я почувствовал жаркое дуновение летнего ветра, еще чуть-чуть — и снова нырну в море травы…

— Вот что, Сергей, — начал Осипов, и я вздрогнул, просыпаясь. — Если ты выберешься, а я нет, знаешь…

Я помотал головой, чтобы отогнать сон.

— Знаешь… — продолжил капитан-лейтенант и сунул руку в карман кителя. — Вот. — Он достал простую записную книжку и обычный карандаш. Я такого не видел лет десять.

Осипов стал быстро черкать в книжечке, потом аккуратно выдрал листочек и протянул его мне.

— Понимаешь, — сказал он смущенно, — традиция такая есть. Когда авария в космосе, и люди не знают, кто выберется, а кто нет, они обмениваются адресами, чтобы оставшиеся могли навестить родных. Рассказать им, как все было.

Вид у Кирилла Александровича был смущенный. Такой, словно его, взрослого мужчину, застигли за ребяческим, бесполезным и глупым занятием.

— Традиция такая, — повторил он. — Знаешь, я раньше никогда… Но так нужно.

Я молча взял листок и спрятал в нагрудный карман лабораторного халата. Осипов криво улыбнулся. Я потянулся вперед, взял у него из руки книжечку, а потом и карандаш. Кирилл Александрович выпрямился, и взгляд его стал серьезным. В глазах появилась уверенность в том, что все идет как надо.

Размашисто выведя на первом чистом листе свой адрес, я отдал записную книжку обратно. Осипов бережно убрал ее во внутренний карман. Карандаш я автоматически сунул в свой, а капитан позабыл о нем спросить.

Он улыбнулся мне снова, на этот раз ободряюще, и повернулся к монитору. Похоже, слежение за мерцающим экраном вселяло в него надежду. Мне стало легче. Когда кто-то верит, что все будет хорошо, всем вокруг становится лучше.

Откинувшись назад, я оперся

спиной о железную стену и закрыл глаза. «Зря все это, с адресами-то. Если уж придется… Так, наверное, вместе. Либо выберемся, либо нет. Если и прилетят за нами, то не раньше чем через пару лет. Но ведь прилетят. Они просто не могут не прилететь».

Дышать становилось все труднее. В рубке почти не осталось кислорода. Хотелось вскочить и бежать прочь, куда глаза глядят, подальше от этого места. Но я сдержался. Отставить панику. Нужно крепче вжаться в стену и считать вдохи и выдохи.

Чтобы отвлечься, я представил себе, как из моего выдоха рождается огромный пузырь, зеленовато-желтый. Он чуть поднимается вверх и уносится прочь, в темноту. На десятом пузыре из темноты вынырнуло зеленое поле. Оно рванулось мне в лицо, и я обнаружил, что лежу в траве, в волосах у меня запутался репей, а на правом запястье сидит огромная бабочка-капустница, лениво взмахивая крыльями.

Приподняв голову, я осмотрелся: почти пришел. Встав на ноги, я почувствовал, как меня зовет родной дом — дикая смесь звуков, запахов, цветов. Ряд картин, бегущих в никуда. Мой милый дом, я скоро вернусь.

* * *

Во сне мне не хватило одного шага до края поля, за которым начинался дом. Оставалось сделать лишь шаг, но вдруг стало нечем дышать, сжигало горячим воздухом. Я судорожно вцепился обеими руками в горло и очнулся.

В кабине было совсем темно, а пол под ногами ходил ходуном. Весь свет теперь шел только от экрана. По нему по-прежнему с сумасшедшей скоростью бежали ряды букв и чисел. Осипов сидел рядом с ним. Рот широко раскрыт, как у рыбы, которую вытянули с большой глубины. Китель мятой тряпкой валяется рядом, а белая форменная футболка потемнела от пота.

Я подполз к нему, потому что не было сил встать, и тронул за лодыжку. Он медленно оглянулся и изобразил бледное подобие улыбки.

— Скоро, — едва слышно выдохнул он. — Садимся.

Я перевернулся на спину и тоже широко раскрыл рот. Казалось, так легче дышать, хотя я знал, что легкие бессмысленно перекачивают превратившийся в углекислый газ воздух, пытаясь выдрать из него оставшиеся крупинки кислорода.

— Посадка, — проронил Осипов, и я взглянул на него.

Он выглядел как пианист перед концертом — руки на клавиатуре, пальцы подрагивают, готовясь к танцу на клавишах. Но это был обман. Осипов уже ничего не мог сделать. Даже если он вмешается в программу — это уже не поможет. Слишком поздно. Он просто пытался верить, что все под контролем.

— Держись, — бросил Осипов, и я сжался в ожидании удара.

Он не заставил себя долго ждать.

Мир просто выключился, как картинка видеофона. И этот черный экран подпрыгнул, раз, другой… И замер на месте.

— Сели, — прошептал Осипов. — Сели!

В этот момент зажегся свет. Полный, не аварийный. Это включилась система разгрузки модуля.

Боль резанула глаза, привыкшие к темноте, и тут же отступила.

«Дышать! Нет ничего лучше, чем дышать! Боль — ерунда!»

— Двери, — простонал я, — как?