Дом с белыми клибисами
Шрифт:
— Где тебя носило всю ночь? — старшая монахиня по кличке Горшиха поджала морщинистые губы и принялась раздувать щеки. Сайка только вздохнула и еще ниже опустила голову, делая вид, что ей очень стыдно и страшно.
— Где, я тебя спрашиваю? — еще более суровым тоном вопросила монашка, наседая на девочку. Сайка упрямо молчала. Она знала, что от того, будет ли покаянная речь, размер наказания не изменится. Нужно было просто переждать бурю.
Монашка стукнула учетной книгой по столу, поднялась со своего места и принялась ходить туда-сюда.
— Ты
«Вранье, — мысленно отозвалась Сайка. — Ты всю ночь храпела в свое удовольствие, как и всегда».
— Мы столько лет тебя растили, воспитывали, — сокрушалась Горшиха. — А ты за все это время даже спасибо нам не сказала, только ела нашу еду и носила наши одежды.
«А еще полола и поливала ваш огород, мыла полы и окна, белила потолки, чистила обувь, стирала белье на всю общину, мыла посуду, доила коров, стригла овец, убирала навоз…», — мысленно загибала пальцы Сайка.
— Неблагодарная девчонка, — возмущалась монахиня. — Если б только мать-настоятельница знала, какую змею приютила…
«Это точно. Только ты больше не на змею похожа, а на жабу. Морщинистую. И бородавчатую», — девочка глянула из-под ресниц на ком бородавок, выглядывающий у Горшихи из левой ноздри.
— А мы тебя когда-то прочили в слуги герцогу Вадеру, — монахиня покачала головой с притворным вздохом. — Слава богам, тебе браслетов не досталось.
«Вот уж точно, слава богам!» — не смогла не согласиться с нею Сайка, вспомнив подслушанный в управлении разговор.
— У-у-у, негодница! — монахиня погрозила ей кулаком, заставив отшатнуться. — Посмей только хоть раз еще о чем-нибудь попросить!
«Когда это я у вас что-то просила?» — мысленно возмутилась Сайка.
— Если б не завет матери-настоятельницы, я бы тебя и вовсе выгнала, — продолжила Горшиха. — Где это видано, чтобы воспитанница монастырского приюта таскалась по ночам неизвестно где? Я всегда знала, что ты — порченый плод.
«Воняю здесь не я, вообще-то», — так же беззвучно парировала Сайка.
— Смотри у меня: если принесешь в подоле, выставлю без зазрений совести, — Горшиха ткнула Сайке в лицо корявым пальцем. — Паскудница. И кто только позарился на такую?
«Завидно, что ли?» — Сайка не удержалась, и вопросительно подняла бровь.
— Кожа да кости, — монашка презрительно поджала губы. — И коса коротюсенькая. Подержаться ведь не за что. Это ж как надо по бабе соскучиться, чтоб на такую дохлятину глаз положить, а?
«И чего зациклилась на этом?» — Сайка с тоской покосилась на улицу, откуда слышались довольные возгласы воспитанников приюта: видимо, обед уже закончился.
— Хорошо, что
«Черт, опять эти браслеты», — Сайку передернуло. Горшиха это заметила, улыбнулась и добавила:
— И пока все до блеска не натрешь, не выйдешь оттуда.
Она триумфально подтянулась. Потом подумала немного над своими словами и быстро добавила.
— И даже если все отполируешь, все равно до следующего утра не выпущу: поспишь на голых досках: будешь знать, как ночевать, где попало! А теперь марш в молитвенную, пока гости не приехали.
«Гости?» — Сайка на миг задумалась, а потом вспомнила: точно, сегодня же ежегодная проверка. Приедет герцог (точнее, его представитель) и куча слуг дома Санвай. Будут читать пафосные речи, благословлять сирот и угощать их сладостями. А может быть, даже выберут нового слугу: давно уже не выбирали. Или возьмут какую-нибудь симпатичную послушницу в жены камердинеру или конюху. Да вот только тех, кто носит браслеты, почти не осталось: посвящение-то больше не проходит. Так что выбирать особо не из кого. С тех пор, как умерла мать-настоятельница, монахини приютили от силы десятерых, да и тех, как и Сайку, никто в послушники монастыря не принял.
Сайка догадывалась, что при жизни матери-настоятельницы у монастырского приюта была какая-то важная задача: наверняка же магию запечатывали браслетами не просто так. Но после ее смерти видно что-то разладилось, и десяток новых «приемышей» бегал свободно, без всяких там железяк. Несколько раз в монастырь приходили личные стражи герцога и что-то искали в комнатах покойной, но всякий раз уходили раздраженные и неудовлетворенные.
Сайка была из тех, кто еще застал прежние времена, и на нее тоже должны были надеть браслеты. Но в ночь посвящения матери-настоятельнице как раз стало плохо: старую женщину сразил удар, и к утру она скончалась, так и не придя в сознание и не передав секрет посвящения новой прислужнице богов. Сайка не знала, расстраиваться ли по поводу того, что теперь ей не суждено было попасть в дом герцога, или радоваться тому, что отныне она — совершенно свободный человек, не обязанный всю жизнь провести в монастыре, дожидаясь, пока ее призовут. Но мать-настоятельницу было жаль: она была доброй, хоть и строгой женщиной, и никогда не наказывала почем зря, как Горшиха, а только за дело.
— Сиди здесь, — монахиня втолкнула ее в большое и пустынное помещение с высокими сводами. — Браслеты в ящике у алтаря. Щетки, тряпки и прочее — вот. И чтоб ни звука до завтрашнего утра!
И Горшиха, громко хлопнув дубовыми дверями и лязгнув снаружи засовом, утопала к себе.
— Озабоченная корова, — тихо прошипела ей вслед Сайка, подхватывая ведро со щетками и направляясь в сторону длинного деревянного ящика, здорово напоминающего гроб. Откинув крышку, она с тоской и омерзением уставилась на гору черно-серебряных браслетов и тяжко вздохнула. Наверное, герцог такой же псих, как и Горшиха, раз ему непременно нужно, чтобы все слуги носили эту пакость. Конечно: вон как стильно выглядят. Словно наручи древних воинов.